Черный Ферзь

— Плохо, очень плохо, — вынес вердикт, но затем, кажется, немного смягчился. — Вот это хорошо — озеро, ночь, романтика, зорька, а все остальное — плохо. Как-то вяло, без огонька.

Мальчуган встал, вздохнул, потянулся, как после не слишком трудной, но весьма надоедливой работы, хлопнул по башке стоящего рядом зверя — еще очень молодого, не заматеревшего.

— А тебя-то кто просил вмешиваться, дурашка? — ласково спросил мальчуган.

— Мне… Мне… — зверь замялся, и Свордену Ферцу показалось, что таким образом тот излагает свое, звериное мнение на зверином языке, но огромноголовое собакообразное вдруг совершенно ясно произнесло с извиняющимися нотками:

— Мне показалось, так будет лучше. Неизвестность сближает, маэстро.

Мальчуган передернул плечами и сунул зверю под нос пачку листов:

— Неизвестность сближает, неизвестность сближает, — передразнил он. — Найди хоть одно подтверждение столь спорному тезису!

Зверь прищурил глаз, а другим посмотрел вверх. Могучие складки собрались на огромном лбу. И внезапно до Свордена Ферца дошло, что зверь кривлялся. Даже умение говорить этой невероятной твари произвело не такое сильное впечатление, как умение действовать в том же эмоциональном поле, что и человек.

Ни одна из гуманоидных и уж тем более негуманоидных рас не обладала подобным умением: вот так, сразу устанавливать эмоциональное взаимопонимание — пожалуй, самое трудное, что только может быть в Контакте. Если теорема Пифагора являлась вселенским инвариантом — своего рода опорой для cogito-Контакта, то для seel-Контакта подобных инвариантов не существовало и существовать не могло. Но зверь легко преодолел пропасть.

— Маэстро, мы ведь только начали. Всегда есть возможность переиграть по новому.

Мальчуган взял зверя за нижнюю челюсть, пристально уставился в золотистые глаза. Задние лапы подвернулись, и зверь как-то неловко сел на траву.

— Уж не этого ли ты добиваешься, хитрюга?

Хитрюга потупился. Длинным языком облизал пересохший нос.

— Дай-ка подумать, — мальчуган перехватил зверя за маленькие уши, потряс из стороны в сторону. — Дай-ка подумать. Ага! Вот оно что! Собаки-то тебе чем не угодили? Миленькие одичавшие создания?

— Мерз-з-з-з-кие твари, — буквально прошипел зверь. В неуловимое мгновение он преобразился из хитрована-увальня в пышущего злобой хищника. Губы его растянулись, обнажая плотный ряд острейших зубов.

Но мальчуган нисколько не испугался, наоборот — рассмеялся.

— Ну, ну, мелкий ревнивец. Разве тебе мало всемогущества? Вечных скитаний? Бесконечного веселья? А может тебя превратить в созвездие Гончего Пса? Пара пустяков! Посветишь с десяток миллиардов лет, на своей шкуре узнаешь вкус космологической постоянной.

— Не люблю я светиться, — буркнул зверь.

— Знаю, знаю, — махнул рукой мальчуган. — Вы любите быть с сильными, да? Человечество кстати подвернулось вам под лапу, и вы его охотно сопровождали по всей вселенной, пока не появились мы.

— А кто не хочет быть на стороне сильного? — пробормотал зверь и принялся вылизываться. — Съешь ты или съедят тебя.

— Глубокоуважаемый Псой Псоевич, да вы мыслитель! — покатился со смеху мальчишка. — Понабрался ума-разума в небесных сферах и хрустальных чертогах!

Зверь промолчал, лишь зыркнув из-под сморщенного лба.

— Утомительный уровень, — пожаловался мальчуган, обмахиваясь бумажками. — Постоянно забываешь ради чего вновь напялил личину. Ты не в обиде? Назначал встречи, назначал, а сам не приходил, не приходил. Слишком уж интересно в тех мирах. Мирах, — повторил он, склонив голову набок, словно пробуя слово на вкус. — Мирах… Ужасно бедный и блеклый язык. Все равно что объяснять тонкости квантовой механики по-неандертальски…

Зверь кашлянул, мальчишка прикрыл ладошкой рот:

— Прости-извини. Не хотел тебя обижать. Отвыкаешь от всех церемоний, от роскоши человеческого общения… — последние слова он произносил, едва сдерживая рвущийся наружу смех. На глазах аж слезы выступили.

— Нечего на рожу пенять, коли зеркало криво, — заявил глубокоуважаемый Псой Псоевич. — Демиург, сотвори себя сам.

— Ты еще про медведя вспомни с велосипедом, — посоветовал мальчуган. — И вообще — это наши внутренние дела. Сами откровенно разберемся.

— Маэстро, — зверь постучал лапой по земле. — Отвлекаетесь, маэстро, отвлекаетесь.

— Я думаю, думаю.

— Извините за мое собачье мнение, маэстро, но с самками вы что-то перемудрили. Вот у нас…

— Оставь свое собачье мнение при себе. И уволь от подробностей ваших брачных обрядов. Со своей мамой я разберусь как-нибудь сам.

— Зачем это вам, маэстро? Там! — зверь задрал морду вверх. — С вашими масштабами! Возрастом! Возможностями! А может вам сине-зеленые водоросли не нравятся? Давайте и их заодно переделаем. В буро-малиновые?

Мальчуган задумался.

— Глупость, конечно, — признался он. — Латать прошлое человека, которого лишь очень относительно можно назвать мной самим… Вновь и вновь возвращаться, мучая тех, кто еще помнит забавную гусеницу, которая давно превратилась в бабочку…

— И я о том же, — проникновенно сказал зверь.

Мальчуган уселся, скрестив ноги, еще раз полистал бумаги: