Черный Ферзь

Славная поросль, втянув головы в плечи, бросала косые взгляды друг на дружку, уморительно корчила рожи, точно пытаясь еще больше припугнуть виновника, окажись он случайно сидящим по правую или по левую руку соседом.

— Кто чихнул?! — прогрохотал Господин Председатель, теперь уже более обычным голосом, слегка дребезжащим от закачиваемого в огромное тело успокоительного.

И тут из стройно сидящих рядов славной поросли внезапно вскочил Уста Господина Председателя — не тот, что сейчас, а тот, который был раньше — со смешной плешью, окруженной вечно потными волосинами.

Зачем он вскочил, нарушая субординацию, — тебя не спрашивают, ты и не высовывайся, — так и осталось неизвестным. Может и впрямь желал признаться, что чихнул. Почему бы и нет? Могли ведь двое одновременно начихать на речь Господина Председателя? Могли.

А может вскочил по давней привычке принимать на свой счет все задаваемые Господином Председателем вопросы, что его и сгубило — стоило тщедушной фигурке воздвигнуться над согбенной славной порослью, как его тут же нанизала на жало подоспевшая оса, скусила и сжевала голову, отчего из разорванной шеи ударил фонтан крови, окропив сидящих. Подлетели еще осы, и, надсадно гудя, принялись за тошнотворное пиршество. В несколько мгновений от тела Уст Господина Председателя ничего не осталось, не считая расплывающиеся там и тут лужи крови, да редкие ошметки мяса, упавшие с осиных жевал.

Господина Председателя жертвенный поступок Уст нисколько не обманул, ибо он продолжал яростно вращать глазом и обильно пускать слюни:

— Кто чихнул?!

Потрясенной ужасной смертью замарашке показалось, что бельмастое око вперилось прямо в нее, осмелившуюся взглянуть в лицо Господина Председателя, дабы проверить — поверил ли он, что проступок совершил Уста. Она обмерла и еще с большим ужасом (если такое вообще возможно) почувствовала, что под ней растекается горячая лужа. Замарашка зажалась, но моча изливалась без удержу, да так обильно, будто она специально копила ее к такому знаменательному событию.

И еще она поняла, что выдала себя с головой. Полностью и бесповоротно призналась в содеянном, за которое поплатился жизнью ни в чем не повинный плешивец. Вот только сил подняться у нее нет. Противно сидеть в луже, ощущая как все больше и больше взглядов скрещиваются на ней — сорной поросли, недостойной Высокого Прививания. Все тело стало будто жидким — этакий кожаный мешочек, наполненный водой, которая струйкой изливается из нее. Еще чуть-чуть и тельце окончательно сдуется, распластается по полу грязной тряпкой.

Не в силах вынести позора, замарашка пробормотала:

— Э… это… я чи… чих… нула, я… я… — в носу вновь засвербило и, она опять оглушительно чихнула, доказывая собственную вину.

Замарашка кожей ощутила как вокруг образовывается пустота. Вроде только сейчас она чувствовала себя пусть и подгнившим, но все же добрым ростком славной поросли, взращенным во славу Высокой Теории Прививания, а теперь бездна разверзлась между ней, обмочившейся и обчихавшейся замарашкой, и всеми остальными, с гневом разглядывающих отпавший от общего древа росток.

И словно усугубляя вину, ибо отчаяние придало ей дотоле не испытываемую храбрость, замарашка громко и четко повторила:

— Это я чихнула, Господин Председатель!

Наверное, следовало распластаться в ниц, уткнуться носом в поёлы и смиренно ожидать посмертной участи — пополнить ли гроздья донорских тел, превратиться в обросший крючьями-испарителями бурдючок для столь любимых Господином Председателем алапайчиков или незатейливо пойти на корм осам. Но обессиленное смелым поступком тело отказывалось двигаться, поэтому замарашка так и продолжала сидеть на своем месте, таращась круглыми глазами на колоссальную фигуру Господина Председателя.

— Грррм… — пробурчал Господин Председатель. — Грррм…

Громадные пальцы руки как-то необычно прищелкнули, и все внезапно успокоилось — осы прекратили барражировать и вернулись на шесты под светло-зелеными наростами гнезд, откуда доносилось шуршание личинок, донорские тела обвисли, перестав дрыгаться от выкачиваемой из них крови, и вообще — в зале воцарили покой и умиротворение, как и полагается там, где торжествует Высокая Теория Прививания.

— Будьте здоровы, товарищ, — глубина и мягкость вернулись в голос Господина Председателя.