Черный Ферзь

Совершающие немотивированное, с точки зрения человека воспитанного, насилие (а данные слова для него — синонимы, ибо никаких мотивов у насилия быть не может!) индивиды тут же превращались в «чужих» — мерзких созданий, ни видом, ни поведением, ни запахом не относящихся к биологическому виду, обладающему хоть какими-то зачатками разума.

И человек воспитанный начнет убивать.

Мир неуловимо изменится. Откуда-то из-под темных небес проглянет тусклая луна. Вместо унылых околотков встанут мрачные джунгли. И волосатые чудища, застигнутые врасплох посреди своего мерзкого ритуала — то ли поклонения несуществующим богам, то ли совокупления, а может и того и другого вместе, будут послушно задирать подбородки и принимать рубящий удар ребром ладони по кадыкам, исправляющим даже не ход истории, а самой эволюции…

Дуло карабина уткнулось в лоб Охотника, но тот даже не пошевелился, продолжая смотреть в огонь.

— Ты чертовски прыток, стажер. Но вот как ты себя убедишь, что я не человек?

— Убью тебя без всякого удовольствия, выродок.

— Выродок? Ах, слова, слова… Вербальное выражение крайней степени неудовольствия, — пальцы Охотника ухватили карабин. — Вот только кишка у тебя тонка, сынок…

Они смотрели друг на друга.

— Сигнал от мозга к пальцу идет сотые доли секунды, — объяснил Охотник. — За это время мне ни за что не успеть увернуться, учитывая мое физическое положение и психофизическое состояние.

— Ни за что, — подтвердил стажер.

— Чистый проигрыш… мог бы быть…

— Мог бы?

Тяжелая отдача заставила стажера качнуться назад. Выбитые выстрелом комья земли разлетались в стороны, выстукивая по листьям, веткам и стволам деревьев бравурный маршик.

Нечто ледяное тончайшей паутинкой коснулось горла.

— Струнный нож, — прошептал на ухо Охотник. — Мономолекулярная нить.

Стажер покосился на карабин. Еле заметное, словно крохотная чешуйка с крыла бабочки, просеребрилось вдоль ствола, разделывая его на бесформенные кусочки, которые с тяжелым стуком падали на землю.

— Ты не учел самой малости, стажер.

Тонкая паутинка набрякла сырой тяжестью проступающей из разреза кровью, что сбегала по струне алыми крохотками и повисала, точно утренняя роса на тончайшей нити липкой ловушки.

— Ты, как всегда, не учел Высокой Теории Прививания, сынок…

Неодолимый зазор между человеком разумным и человеком воспитанным, измеримый той толикой неуверенности, которая превращает отлаженный миллионолетиями эволюции проводник между волей и действием в полупроводник, требующий охлаждения совестью, прежде чем донести безжалостный приказ до ждущего на курке пальца.

— Сворден! Сворден! — далекое эхо призрачного мира сновидений. — Сворден!

Растущее раздражение на беспокоящий крик, отвлекающий от медленного падения вниз, как сжимается атмосфера пригасшей звезды, исчерпавшей запас легкого синтеза, и теперь, лишенная поддержки раскаленного плеча лучевого давления, обрушивается в жадно распахнутую пасть гравитации, что изготовилась сомкнуть над светом неодолимый горизонт событий, и кажется, ничто не может спасти от коллапса, но тяжелые частицы, подгоняемые геометрией пространства, неохотно сходятся, одолевая собственное отталкивания, как вынужденное одиночество двоих, ненавидящих друг друга, с квантовой вероятностью алхимизирует их связь из минуса в плюс, порождая почти что любовь, и вот в чуде слияния, синтеза по-новой возгорается звездное сердце, сталкивает с себя тяжкую мантию внешней оболочки, превращаясь в новорожденный светлячок вселенной.

— Почему вы мне не рассказали? — Сворден Ферц не хотел, но вопрос прозвучал жалобой. Возможно так же вопрошал Творца Адам на следующий день после грехопадения.

От реки, что пряталась в камышах, выдавая свое присутствие тихим плеском волн, тянуло прохладным ветерком. Мировой свет угас, и небо слабо фосфоресцировало. Здесь, вблизи точки перегиба, оно и выглядело иначе — не равномерно белесая, тягучая поверхность, а нечто крупчатое, со множеством темных и светлых прожилок.

Господь-М ворошил веточкой костерок. Дым от его трубочки стелился по ветру, превращаясь в призрачные, замысловатые фестоны, похожие на кружевные манжеты, обтягивающие невидимые руки.

— Простите старика за столь глупую шутку, — после недолгого молчания ответил он. — Если бы я сразу рассказал в чем дело, вы бы согласились остаться… э-э-э… до самого конца?

— Вряд ли, — признался Сворден Ферц. — Чересчур неэстэтично. Безобразно, скажем прямо и без обиняков. К тому же я не люблю психоделики.

— Эстет, — хмыкнул Господь-М. — Вот уж кого мне еще не подбрасывала судьба, так это эстетов. Истерички, длинноволосые юнцы, мрачные старцы были, а вот эстетов как-то не случалось. До сих пор.

— Я не эстет, — предупредил Сворден Ферц. — Выгребные ямы холерных бараков не оскорбляют ни моего вкуса, ни даже, кехертфлакш, аппетита.

— Что же ему такое пригрезилось? — словно бы у самого себя спросил Господь-М, посасывая трубочку.