Чёрный фимиам (СИ)

А уж когда забились в тесный отнорок позади нежилого старого дома — разбойница и воровка в стену вжалась, боялась даже вздохнуть. Хозяин ее от ярости пятнами пошел. Дышал тяжело, потный весь, злобный… свалил многоликую с плеча, и та, по-прежнему бесчувственная, упала на пол ворохом дорогих шелков. Жива ли? Может, мертвая?

От ужаса Киргу чуть не вырвало. А хозяин отдышался немного, достал уже знакомый кисет и отрывисто приказал рабыне поднять голову. Сказал, как пес пролаял. Она подчинилась. А что остается?

Глядя в ненавистное узкоглазое лицо, разбойница обреченно вдохнула проклятый порошок.

Господин проник в нее уже привычно. Заполнил собой. Но так была Кирга напугана случившимся ранее, что мерзость проникновения и не ощутила.

— Повелитель, — хозяин воровки склонился перед ней низко-низко, заискивающе, словно последний из самых последних рабов. — Случилось непредвиденное. Мне нужно бежать из города. Я не смог отыскать беглеца, но принес тебе в дар многоликую…

Он замолчал, покорно ожидая воли властелина. Стоял все так же — согнувшись, выражая наивысшую покорность.

А Киргу вдруг аж в узел завязало внутри. Повелитель обратился к ней!

— Как скоро это место отыщут мечники? — прозвучал у воровки в голове нечеловеческий, лишенный чувств голос.

Она на мгновение задумалась, пытаясь прикинуть ответ: худосочная девчонка сможет описать похитительницу, значит, мечники быстро выйдут на ее мужей, а там…

— Досадно… — отозвался на эти сумбурные мысли бесплотный голос в голове воровки.

И тут же Повелитель проговорил вслух, Киргиным ртом, обращаясь к ее хозяину:

— Выпрямись.

Тот немедленно разогнулся.

— Откройся.

Узкоглазый с надеждой и внутренним трепетом заглянул в глаза своей рабыне, а та, заключенная внутри собственного тела, лишь отрешенно наблюдала за происходящим. Повелитель не стал вглядываться, он хладнокровно перехватил мерцающую нить, что тянулась от Кирги к ее хозяину. Тот застыл, как совсем недавно застыла в переулке возле дома рукодельниц сама Кирга. Безвольный и покорный. А Повелитель вытянул рукой Кирги из-за пояса узкоглазого меч и, отшагнув назад, коротким выверенным движением вонзил клинок в сердце своему слуге.

Узкоглазый до последнего ни о чем не подозревал, но, когда холодное острие прошло вдоль ребер, его взгляд наполнился запоздалым ужасом. Эти ужас и боль опалили Киргу, словно огненный шквал. Она тоже задохнулась, чувствуя страдание хозяина, тесно сплетенного с нею мерцающей нитью.

А потом нить оборвалась и страдание исчезло: Повелитель вышел из Кирги. Одновременно с этим узкоглазый мучитель воровки и недавний ее владелец осел, соскальзывая с клинка, на пол. Разорвавшаяся же нить втянулась в Киргу, свиваясь в украденный у бывшего уже хозяина мерцающий кокон. Под кожей на секунду разлился жгучий жар, а потом все стихло.

Кирга осталась стоять одна рядом с остывающим телом хозяина, по-прежнему лежащей без чувств многоликой и с окровавленным мечом в руке.

* * *

Летящую поступь шианки Сингур услышал задолго до того, как она спустилась в убежище. Шаги оставались по-прежнему лёгкими, и обычный слух их бы просто не уловил, но для человека, корчащегося от отравы, каждый из них был словно гвоздь, который забивали в голову. Сингур старался не закричать, чтобы не испугать её. Лишь глухо рычал во влажный от пота тюфяк, стискивая кулаки.

Масляная лампа уже погасла, и в подземном убежище висела темнота. По телу расходилась боль, обжигающая, как воздух катакомб. Временами мерещилось, будто не было никакого побега, будто вот он — Миаджан, и из вязкого полумрака подземных лабиринтов в любой миг может вынырнуть создание, облик которого настолько отвратителен, что рассудок человека не в силах его запомнить. Тело, не будь оно одурманено, отказалось бы подчиняться, а разум просто не выдержал увиденного. Но жрецы знали свое дело. И то, что мерещилось рабам в клубящейся мгле… в ней и оставалось. Оживая затем в кошмарах. Как сейчас.

Жар все нарастал. Вдоль хребта едва ощутимо сжималось и разжималось — пульсировало — страдание. Сингур был как больное дерево, которое черви сжирали изнутри, прогрызая ходы, копошась в трухе, извиваясь… Под кожей.

Его бы, наверное, вывернуло, но внутренности тоже свело от боли и отвращения.

Шорох шагов Нелани приближался. Подземелье множило эхо. Чёрная мрачная жуть прихватывала за рёбра: нет ничего хуже, чем оказаться беспомощным в темноте подземелий. Казалось, вот-вот из неведомых глубин по горячим камням поднимутся привлечённые запахом человека те, кому нет сил противостоять. От ужаса сознание заволокла пелена…

Видимо, Сингур, скованный кошмаром, ненадолго канул в забытьё, потому что Нелани вдруг оказалась рядом, склонилась над ним, и стало ясно: катакомбы, шорохи, темнота — лишь отголоски мучительного сна.

— Я видеть твоя сестра. Она хорошо, — едва слышно произнесла шианка, а её черные локоны извивались, словно черви. — Я пытаться тебе помочь. Ты разрешить? Я не знать — получиться ли. Но другой способ у меня нет.