Черный глаз

— Ну хочешь, я попугайчика тебе подарю, — не унимался Пашка.

Инга мотала головой отрицательно.

— Я же тебе говорил, что он умрет, — сказал Пашка, — могла бы мне поверить, подготовиться морально. Видишь, я специально за Игорем заехал, повез его домой скорее, думал, мы успеем до тебя его унести.

— Откуда ты мог знать, что он умрет? — спросила Инга, всхлипывая.

— Да ниоткуда, — сказал Пашка, придерживая дверь подъезда. — Черт меня дернул вчера сказать, что он умрет. А когда я говорю, всегда так и получается. Глаз у меня черный, вот что.

— Это точно, — согласился Игорь (он стоял у подъезда и держал коробку уже под мышкой). — Ты знаешь, почему он у нас тогда выиграл? Короче, он пришел к нам в цех, посмотрел так на гору продукции и говорит: «Ну, вот это еще все ничего, а дальше брак будет». Паш, так ты сказал?

Пашка кивнул.

— Мы сразу не заметили, а только когда следующую партию выпустили, ОТК заявил, что все брак, — продолжал Игорь. — А мы с Пашкой тогда на спор, что-то вроде тех соцсоревнований, что при коммунизме были. Вот он, гад, и выиграл.

Инга посмотрела на Пашку недоверчиво.

— А вот у моей жены, у той глаз совсем черный, — сказал Пашка. — Все, что вслух произносит, сбывается, будто она ведьма какая. Нам почему квартирами пришлось меняться. Там у нас одна соседка была такая вредная, она все бочку катила на Ленку, на дочь нашу, та уж визгливая очень, как расшумится на весь двор, и бабке этой спать мешает. Ну, бабка давай на мою жену орать, такая, мол, сякая, дите не воспитываешь и сама дура. А Валентина моя и говорит так спокойно: «И язык чтоб у вас отнялся». Забрала Ленку и домой пошла. А через день бабулю парализовало ни с того ни с сего, и действительно, лежит, не двигается, слова сказать не может. Ну, соседи-то все слышали тот скандал, и стали после этого специально за женой моей следить. И, как они говорят, все, что она ни скажет, — все сбывается, особенно со зла если. Вот соседи нас и невзлюбили, разговорчики всякие, перешептывания за спиной. Мы квартиру-то сменили, но я думаю, с характерцем моей жены ее скоро и на новом месте любить не будут, да и городок у нас маленький, дурная слава быстро бежит.

— Какую вы ерунду болтаете, Павел, — сказала Инга, вытирая слезы.

— Это правда, — сказал Пашка, — я раньше сам не верил, но теперь гляжу — правда.

Он сразу заметил, что Инга немного успокоилась, и перехватил инициативу в свои руки. Отнял у Игоря коробку, нес ее, напевая весело похоронный марш. Инга сердилась, но он не останавливался, настроение его передалось и Игорю. С шуточками они выкопали неглубокую могилку, Пашка прочитал над свежей кучкой земли залихватскую похоронную речь: «И хотя животное было мне вроде сына — да, да, я не стыжусь этих слов, хотя, пардон, я вижу у могилы настоящих отца и мать этого бедного создания, — все-таки я не вижу причин предаваться столь долгой грусти. Жизнь продолжается, господа!» В эти минуты Инга ненавидела Пашку, но почему-то ей было немного смешно и уже не хотелось плакать.

Дома кутерьма продолжилась. Мужики купили водки и устроили поминки. Инга сначала дулась в уголке, а потом присоединилась к ним. В разгар веселья («Устроили праздник из моего несчастья», — кричала Инга) она вдруг подумала, что уже не может толком сказать, кто из этих мужчин — ее муж, а кто — любовник; а может быть, лучше всего им было бы жить вот так, втроем?

Утром Инга с непонятным каким-то чувством, смесью удовольствия, страха и раскаяния осознала, что лежит на двуспальной своей кровати рядом с Игорем, а дальше, у стены, по правую руку от Игоря, спит Пашка. Это было, вообще-то, уже слишком. Ей не хотелось вставать, она лежала и вспоминала вчерашнее: как Пашка звонил домой «с похорон»; как Игорь объяснял по телефону Пашкиной Валентине, что, действительно, похороны имели место, а теперь в разгаре поминки; как пытались уложить Пашку на Максимовом детском диванчике и как смешно он там не умещался; как в конце концов порешили спать все вместе.

Пашка проснулся раньше Игоря; Инга закрыла глаза, но чувствовала сквозь прикрытые веки, как Пашка, перегнувшись через ее мужа, долго и пристально смотрит на нее; потом он поднялся и начал быстро, бесшумно одеваться.

В конце сентября Игорь подарил Инге шарпея. Подарил и уехал в командировку. Ему казалось, что Инга до сих пор не забыла про Никиту, да и Максим все канючил: «Папка, или котенка, или собачку». Шарпей, желтый, плюшевый, игрушечный, весь в складочках, кушал собачью еду «для щенят» и смешно зевал, показывая розовый язык. Когда Инга сказала Максиму, что он будет ночевать у бабушки, Максим разрыдался: он хотел быть рядом с шарпеем. Инга же хотела быть рядом с Пашкой, ее не удовлетворяли короткие свидания в чужой квартире; очередной отъезд Игоря был удобным предлогом затащить Пашку домой и провести с ним всю ночь.

Пашка, казалось, был удивлен и недоволен появлением шарпея.

— Муж подарил? — спросил он. — Я же предлагал тебе попугайчика, а ты не захотела.