Черный гусар. Разведчик из будущего

Игнат Севастьянович был не уверен. Немецкий язык не показатель. На нем могли говорить и тевтонские рыцари, и фашисты. А может, перемещения не было? Может, он сейчас в деревне и вокруг него австрийцы? Тоже, конечно, не подарок. Хотя, с другой стороны, и топор не грозит. Придет в себя и уйдет туда, где Фридрих его не достанет. Разве он виноват, что барон ввязался в дуэль с господином Мюллером? Ведь попытался сделать все, чтобы избежать. Не получилось. Теперь вот расхлебывай.

Он вновь прислушался. Говорили действительно на немецком. Причем голоса принадлежали мужчине и женщине. Причем речь, в чем Сухомлинов не сомневался, явно шла о нем.

— Выживет гусар? — уточнил мужчина у женщины.

— Если сразу не умер, то да. А он не умер.

— Когда он из седла вылетел, я уже подумал, — прощай, господин барон. А он, оказывается, только сотрясением отделался.

И все-таки господин барон, а не товарищ старшина или, чего хуже, брат Юрген. Значит, в восемнадцатом веке. Невольно пошевелился.

— О, смотри, — проговорила женщина, — кажется, наш раненый пришел в себя.

Неожиданно на своем лбу Сухомлинов ощутил сырую тряпицу. Капли потекли по лицу. Скатились по носу и коснулись губ. Водица холодная, отметил Игнат Севастьянович, колодезная. Заморгал и открыл глаза.

Над ним двое. Темноволосая молодая женщина в белой кофте и темно-коричневом сарафане, на голове белый чепчик, в руках сырая тряпица. Возле нее молодой гусар. Черный доломан, колпак. Стоял, опираясь на саблю, и пристально разглядывал барона.

— С возвращением, господин барон, — проговорил он, — а мы уж и не думали.

Фриц Болен, один из гусаров его полка. Фон Хаффман поморщился не то от боли, не то от света, что пробивался в небольшое окошко. Теперь он прекрасно вспомнил, что именно его и подозвал там, на поле, фон Штрехендорф. Служивый выполнил свою миссию, доставил его в деревню.

— Как там сражение? — полюбопытствовал Адольф.

— Так сражение еще вчера закончилось. Мы их одолели. Наша конница совершила подвиг. Генерал-лейтенант Гесслер со своими драгунами вовремя заметил, что австрийская пехота начинает подавать признаки некоторого расстройства. Не упустил момента. Двумя колоннами повел своих драгун. Да наши гусары на своем фланге подсуетились. Двадцать батальонов были опрокинуты в одну минуту.

Барон фон Хаффман дальше не слушал. О том, что было захвачено несколько сот пленных, множество знамен, литавр и прочих военных трофеев, он прекрасно знал. Австрияки отступили, а Фридрих не стал их преследовать. Сейчас его интересовало другое.

— Ты говоришь, вчера закончилось?

— Ну да. Вы в беспамятстве почти сутки провалялись.

— А мои друзья? Фон Штрехендорф и Шнейдер?

— Фон Штрехендорф погиб. Как раз в тот момент, когда я вас сюда доставил. Я же потом вернулся, смотрю, а его труп в окружении четырех мертвых австрийцев валялся. Видимо, рубился ваш друг отважно.

Фон Хаффман поднялся. Сел на деревянную кровать. Коснулся рукой матраса и понял, что тот явно не пуховая перина. Даже носом потянул, чтобы убедиться, что не ошибся. Пахло соломой.

— А Шнейдер?

— Того с депешей отправили в Берлин.

— Эвон как, — удивился барон.

— Так он ведь двух высокопоставленных офицеров в шатер короля доставил. Вот и велел их Фридрих в Берлин отвезти. Шнейдеру тут же звание присвоили.

— А нам с фон Штрехендорфом?

— Про вас не знаю, а Штрехендорфу ни звания, ни награды уже не понадобятся. Там, — и он взглянул на потолок, но Игнат Севастьянович понял, что тот имел в виду, — они уже не понадобятся.

Интересно, что теперь будет с ним? Вряд ли этот солдат сможет ответить на этот вопрос. Тут нужен некто, кто знает больше. Неожиданно заныла голова, и Сухомлинов руками коснулся своего лица. Хотя нет. Не своего. Лицо это принадлежало когда-то барону фон Хаффману, а теперь ему. Вот только долго ли ему придется с этим лицом жить? Пока судьба благоволила. Выжил после дуэли, чудом спасся во время битвы, хотя лучше бы погиб, и вот теперь… Адольф оглядел помещение, в котором оказался. Обычный австрийский домик, коих полно в этих краях. Одна дверь, за которой, скорее всего, прихожая, ну, или как она тут у них называется. Два окна. Одно закрыто ставнями, а через второе пробивается солнечный свет. Кровать, стол. Деревянная лестница в углу, ведущая на второй этаж. Именно оттуда и раздались шаги. Кто-то спускался. Шел не спеша. Фон Хаффман занервничал. Первое, что пришло на ум, — сам прусский король. Ошибся. Вот только человека, что спустился, Игнат Севастьянович желал бы видеть меньше всего. Полковник фон Винтерфельд.

— Я попытался его уговорить изменить решение, фон Хаффман, — проговорил офицер, опускаясь на стул, что стоял рядом со столом, — да вот только дружище Фриц ни в какую. Заладил, что закон для всех одинаковый. Уже и приказ подписал, чтобы тебя повесили. Ты что, барон, хочешь умереть таким образом?

— Боюсь, господин полковник, — ответил Адольф, — что умирать совсем не хочется. Ни повешенным, ни убитым.

— Понимаю, — проговорил фон Винтерфельд, наливая в кружку пиво. — А если вам, господин барон, дезертировать?