Черный гусар

Три взвода побежали цепочками, обходя колонну, уже выстраивавшую боевой фронт. Один взвод Валериан оставил с собой. Добрался до первой шеренги, придержал своих, повернул налево, чтобы не мешать изготовившимся уже ротам.

Бутков отдал команду, её подхватили радостно барабаны, хлестнул первый залп. Неприятель остановился, попятился. Видно было уже, как пули оставляют проплешины в нестройной толпе.

— Приложись! — скомандовал и Мадатов, сейчас можно было обойтись одним голосом. — Огонь!

Первая линия разрядила ружья, вторая пробежала вперёд, упала на колено, дала время товарищам зарядить и тоже грохнула слитно.

— Первая продолжает! — надсадно вопил Бутков. — Батальон! На руку! Марш! Отомстим за товарищей!

Мадатов пробежал с первой линией, но, когда солдаты изготовились к стрельбе, вдруг схватил барабанщика за плечо:

— Отбой! Отбой, немедленно! Стой, Бутков! Майор, подполковник! Свои!

Но и командиры тоже поняли, что происходит что-то неладное. Атакующая колонна остановилась, всё ещё держа оружие штыками вперёд.

От изрядно поредевшей, всё ещё пятившейся толпы отделились три тени и неуверенно двинулись к егерям. Бутков с Земцовым пошли навстречу. И Мадатов повёл за собой резервный взвод своей роты.

— Кто?! — сорванным, рыдающим голосом прокричал из темноты ещё невидимый, но, несомненно, родной человек. — Кто? Почему?! Сволочи!

— Подполковник Бутков, седьмого егерского...

— Да что же ты, Бутков! Ваня! Пьянь ты орловская! Фанагорийцев не признаешь?!

Мадатов различил смутно, как Бутков, приседая и всматриваясь, прошёл ещё десяток шагов, остановился, нагнул голову и обоими каменными кулаками страшно ударил себя в виски...

Дивизия возвращалась в лагерь той же дорогой, что и шла на несчастный полуночный штурм. Из двух тысяч, выступивших вчера, утром собралось едва сотен тринадцать. Раненного в бедро генерала несли на носилках, связанных наскоро ремнями из перекрещённых ружей. Чёрный от грязи и горя Бутков шёл впереди батальона, сцепив за спиной руки, никто: ни Земцов, ни Мадатов — не решался сказать подполковнику даже слово.

Несколько конных выехали навстречу. Валериан узнал Прозоровского, Кутузова. Другие были охрана.

Фельдмаршал соскользнул с коня. Мадатову показалось, что он ещё более высох за последние двенадцать часов. Толстый, пузатый Кутузов слез тяжело, вытащил ногу из стремени. Ланжерона поднесли к командующему армией. Он приподнялся, цепляясь за плечо одного из носильщиков, и хрипло прокричал несколько слов. Сквозь розовый рассветный туман Валериан различил, как исказилось лицо Прозоровского. Он заплакал, размазывая слёзы ладонями, подобно разбившемуся мальчишке, упал на колени и стал рвать седые, жидкие волосы просто пучками. Шляпа упала рядом, откатилась, один из адъютантов осторожно приблизился и нагнулся.

Подошёл и Кутузов, склонился с трудом, тяжело хватая ртом воздух, взял командующего под локоть, потянул вверх. Егеря как раз проходили мимо.

— Ну-ну, ваше высокопревосходительство, — говорил генерал-фельдмаршалу с укоризной. — Что же так убиваться?! Я вот Аустерлиц проиграл и то ведь не плакал...

IV

— Ты слышал, Мадатов?! Генералы не плачут! Им — неудобно! Он сколько тысяч под Аустерлицем оставил и то не плакал!.. А я — подполковник Иван Бутков — плачу! Подполковнику — можно!..

Бутков схватил чарку, наполненную до краёв, и вылил в горло. Брякнул пустую на стол, и Сергачёв мигом нацелил в неё горлышко штофа.

— Потому что я треть батальона оставил у браиловских стен! Во рву! Под рен-тран-ша-ментом этим трижды треклятым! На валу! Вот ты, Мадатов, храбрый человек, скажи — был ли ты наверху этого укрепления?!

— Нет, — ответил Мадатов. — Не добрался. Не смог.

Бутков взял его обеими руками за отвороты мундира и притянул, дыша в лицо водочным запахом:

— И хорошо, что не смог! Понял?! Я — твой командир — говорю тебе, капитан: и хорошо, что не смог! Потому что мы бы с тобой уже не говорили! Больше — никогда!

Он опустил одну руку, протянул, не глядя, назад, и унтер тут же вставил в неё новую чарку.

— Я видел, как вы летели. И то думал, никого в живых не останется. А люди Земцова зашли! Взбежали, Мадатов! Где лестницы не хватило, там ногтями цеплялись за камни оледенелые! Но — забрались! Я надеялся — ремни свяжут, сбросят, а тогда уже и другие пойдут. Сбросили! Их самих сбросили! Покрошили ятаганами и сбросили. Майор наш только сам-третей и остался. Выпей, Валериан! Выпей со мной за упокой души солдат первого батальона седьмого егерского... мать его в душу двенадцати апостолов и Девы Марии, заступницы нашей... полка!

Валериан подошёл к столу, Сергачёв и ему налил, но не больше чем вполовину.

— Ну — за них, погибших! За нас, живых! Пока — живых.

Мадатов выпил, отломал кусок сырого, непропечённого хлеба, прожевал и сглотнул. Бутков не закусывал.

— Я пойду, я скажу им — что же вы делаете, господа генералы?! Почему кладёте своих людей попусту?! Я спрошу...