Черный ящик Цереры

- Ну, не понимаю тебя, Иван Фомич, пойди сам к Алексею Александровичу и растолкуй ему.

- Боюсь, он неправильно поймет... Дело это довольно тонкое. Чисто формально Подольский продолжает работу, начатую Ортом. Понимаешь? Орт, не подумав, как-то бросил идею, а тот и подхватил... Неудобно мне в это дело мешаться... Могут решить, что я зажимаю работы Орта. Вот я и думал, что, может, ты... директору-то подскажешь. Тебя-то он во как слушает, не то что меня!

- Ну, это ты брось, Иван Фомич. Он всех одинаково слушает. А я тут ни при чем. Не мое это дело в науку путаться. Что же касается нарушения трудовой дисциплины, давай факты.

- Значит, не хочешь помочь старому другу?

- Не могу, Иван Фомич! Рад помочь, но не могу.

- М-да... Ну, ладно... Да! А как насчет того дела? Ну, о переводе Меконицкой и Лебедева из группы Урманцева?

- И это сейчас решить мы не можем. Сам знаешь, Урманцев-то в командировке.

- А зачем он нам сейчас нужен? Давай переведем их... временно. А вернется Урманцев - оформим все как полагается.

- Нельзя без Урманцева. Никак нельзя!

- Ой, что-то ты больно осторожен стал, Петр Ильич!

- Не понимаю, о чем это вы, Иван Фомич?

- Ну, хорошо. Бывай! Привет Марье Кузьминичне.

- Всего хорошего, Иван Фомич. Заходи.

- Зайду, Петр Ильич. Обязательно зайду.

Только в коридоре Иван Фомич утратил привычную, в сладеньких складочках, улыбку. Нахмуренный и озабоченный, он сразу же стал выглядеть намного старше. Но его никто не видел.

В тот же день, проходя мимо кабинета Орта, где теперь сидел Иван Фомич, Подольский увидел плачущую девушку.

По-детски закрыв ладошками глаза, она стояла, наклонившись к стене. Юбка-колокол до колен открывала ее тонкие ножки. Сжатые горем плечики казались узенькими и хрупкими. Михаил узнал Ларису - стенографистку и машинистку секретаря Евгения Осиповича.

Остановившись у нее за спиной, он некоторое время смотрел, как беззащитно она плачет, потом нерешительно дотронулся до худого локтя.

- Что с вами, Лариса? Кто-нибудь обидел?

Не оборачиваясь, девушка отчаянно помотала головой. Рыдания усилились.

Михаил мучительно, не находя слов и не решаясь уйти, все еще касался застывшей рукой ее локтя. Неожиданно девушка обернулась и, не отрывая ладошек от ослепшего лица, уткнулась ему в плечо. Сразу стало жарко и неудобно.

- Может, воды принести?

Лариса попыталась ответить что-то.

- Я сейчас! Сейчас принесу! - заторопился w, безуспешно пытаясь прислонить ее обратно к стене.

Она затрясла кудряшками, что-то сказала, но он уже побежал по длинному высокому коридору мимо больших строгих дверей.

Ларисины зубки мелко стучали о край граненого стакана и крупные капли воды расплывались на ее коричневой кофточке темными пятнами. Она долго не могла отдышаться и все еще вздрагивала. Немного успокоившись, она достала из кармана пудреницу, но, увидев свое красное опухшее лицо, опять разрыдалась открыто и горько.

Произошло же вот что.

Лариса встретила в коридоре Ивана Фомича. Она поздоровалась с ним и прошла мимо. Иван Фомич проводил ее взглядом и вдруг позвал:

- Можно вас на минуточку?

Лариса обернулась и, увидев, что Пафнюков машет ей рукой, подошла к нему.

- Что-то давно вас не видно. Вы не болели?

- Каждый день бываю здесь, Иван Фомич. С девяти до пяти.

- Так-так. Ну, и что же вы здесь делаете каждый день?

- Когда что...

- Вы как будто еще где-то учитесь?

- В библиотечном институте, на втором курсе.

- Молодец какая! Прямо молодец. Да и куда теперь без образования? Все учатся. Но, кроме учебы, есть еще и работа. Вы меня понимаете? Евгений Осипович здесь многих разбаловал. Распустил! И вас, милая, в том числе. Да, да, я все знаю! Запомните, я лодырей и дармоедов в своей лаборатории не потерплю!

Иван Фомич грозно взмахнул рукой и прошел к себе.

А Лариса осталась стоять в коридоре.

...Михаил сжал зубы и тихо сказал:

- Пойдем домой. Я провожу тебя.

Они вышли на улицу. Было холодно. Но свежий запах весны уже щекотал ноздри.

Михаил мучительно не находил слов, хотя чувствовал, что Лариса ждет, когда же он что-нибудь скажет.

- Правда, что ты работал в цирке? - наконец спросила она.

- Правда.

- Почему ты ушел?

- Захотелось настоящего дела.

- А там было не настоящее?

- Не знаю... Мне казалось, я могу делать что-то большее, чем выдумывать новые фокусы.

- Там, наверное, было много красивых женщин? Гимнастки, наездницы... акробатки? И ты, наверное, жалеешь, что ушел из цирка? Правда ведь, жалеешь?

- Единственное, о чем я жалею, это о смерти Евгения Осиповича. И всегда буду жалеть.

- Он был хороший... Очень хороший! Все остальные и мизинца его не стоят... Тебе, наверное, сейчас очень трудно? После вольной цирковой жизни попасть к нам...

- Кто тебе наболтал о вольной цирковой жизни? Это такая же работа, как и всякая другая.

- Такая же? Ты что, и номерок там снимал?

- Нет.

- Ну, а теперь снимаешь!

- Как будто дело только в этом.

- Конечно, нет! Я имею в виду интриги, сплетни...

- Это ты везде найдешь... И в цирке тоже... Если, конечно, будешь искать. А не будешь - поймешь, что это не главное, а наносное, как пена в половодье.

- Собираешься читать мораль?

- Нет... Сколько тебе лет?