Черный ящик Цереры

- Но я действительно ездил в мастерские! Там это могут подтвердить!

- Не в этом дело. Ивам Фомич сказал, что запретил вам посещение мастерских.

- Когда? У нас и разговора-то об этом не было!

- Он же перевел вас на другую тематику. А вы вместо того, чтобы выполнять порученное вам дело, ездите зачем-то в мастерские.

- Да, Розалия Борисовна. Вместо того, чтобы чертить какие-то таблицы, я работал над экспериментом, который был задуман Евгением Осиповичем. Думаю, что это важнее, и вкатывать мне выговор...

- Это приказ директора и обсуждайте его с директором.

- Вот я и пришел поговорить с директором.

- Он сейчас занят.

- А когда он освободится?

- Не знаю.

- Вы мне не позвоните в лабораторию, когда он сможет меня принять?

- Если каждому, кто хочет попасть к директору, я буду звонить, то, знаете ли, у меня и рук не хватит.

"При чем тут руки", - подумал Михаил и молча вышел из приемной.

Впервые в жизни он чувствовал себя таким безвыходно одиноким. С каким-то безнадежным равнодушием поднялся он в лабораторию и взялся за привычную работу.

Вот уже два месяца он, вопреки всему, открыто работал над ортовским экспериментом. Опустив свинцовое кольцо в дьюар с жидким гелием, он позвонил лаборанту.

- Никто не отвечает, - сказала телефонистка, и в трубке послышались частые гудки.

Куда-нибудь смотался, разгильдяй, усмехнулся Михаил и, достав листок бумаги, принялся писать объяснительную записку на имя директора. Потом смял бумагу в комок, бросил в корзину и подошел к окну.

В желтоватых небесах неслись сизые весенние облака. Базарными леденцами таяли искрящиеся на солнце сосульки. На темных и грязных тротуарах появились большие сухие пятна. Длинноногие девочки в коротеньких пальтишках прыгали через веревочку. Мальчики играли в расшибалку.

Все у меня как-то не так получается. Стремлюсь, лечу, а под конец - срыв. Как в детской игре в царя горы... Стоит этакий мерзавец - царь и толкает тебя в грудь, когда ты, кажется, уже сумел взобраться...

В соседних отсеках гудели приборы, звякало стекло, время от времени доносились обрывки разговоров, смех. Михаилу вдруг захотелось, чтобы кто-нибудь подошел к нему, расспросил и сочувственно помотал головой.

"Может быть, они еще ничего и не знают?" - подумал он. А внизу на тротуаре совсем крошечная девчушка ловко скакала сразу через две летящие в противофазах веревки. Это напомнило Михаилу схему работы лампы обратной волны.

Он отошел от окна и, натянув резиновые перчатки, достал из стеклянного кристаллизатора с ацетоном свинцовый диск с круглой дыркой в центре. Осторожно переложил его в кристаллизатор с эфиром и, подойдя к стенду, включил форвакуумный насос. Взвыл электромотор, застучали передаточные ремни. Ровный установившийся гул покрыл все звуки, доносившиеся из соседних отсеков.

Михаил потянулся было к телефону, - еще раз позвонить Мильчевскому, но подумал, что обойдется и своими силами, и не позвонил. Высушив тяжелый скупо поблескивающий диск в струе нагретого воздуха, он установил его в гнездо и повернул ручку латра. Стрелка амперметра дрогнула и стала медленно уползать от нуля. Михаил сбросил напряжение и сразу же пустил жидкий гелий. Когда температура в сверхпроводнике уравновесилась, вновь дал ток. Момент не был упущен. Все шло отлично...

12

Собираясь на заседание Ученого совета, Урманцев с непонятным для него самого облегчением ощутил, что именно сегодня, через какой-нибудь час, наступит развязка. Он ждал ее, понимая в то же время, что ничего хорошего она не принесет. Но сохранять обманчивое статус кво, основанное на принципе "худой мир лучше доброй ссоры", казалось уже немыслимо. Атмосфера в лаборатории была сродни той, которая царила в Европе накануне сараевского выстрела. Тайная война шла полным ходом, и каждый знал, что вот-вот придется схватиться в открытую. Нужен был лишь первый выстрел.

Впрочем, именно здесь вольно или невольно Урманцев заблуждался. Выстрел уже был. И не один. Противник буквально забрасывал Урманцева снарядами самых разных калибров. И то, что он с кислой улыбкой принимал их за булавочные уколы, дела не меняло.

Теперь он ясно ощутил, что, надеясь избежать войны, просто не отвечал на огонь. А это, как известно, плохая тактика.

Прежде всего, здесь сказались последствия необычайной терпимости Орта. Во времена средневековья такие, как он, с блуждающей улыбкой шествовали на костер, зная, что оставляют после себя нечто неподвластное огню. Пока был жив Орт, всплески потаенной вражды были подобны белогривым валам, грозным и гневным, но едва достающим золотых лодыжек Родосского колосса.

Во всяком случае, было очень удобно и спокойно думать, что все именно так и обстоит. Ради этого не замечались такие, говоря словами Рабле, ужасающие деяния, о которых стоило вещать пожарным колоколом...