Читаем Черный ирис. Белая сирень полностью

Черный ирис. Белая сирень

Надежда Александровна Лохвицкая , Надежда Александровна Тэффи

«Несчастный автор» молчал и старался не заплакать. И вот наступило неотвратимое. Наступил день спектакля. Идти или не идти? Решила идти, но залезть куда-нибудь в последние ряды, чтобы никто меня и не видел. Карпов ведь такой энергичный. Если пьеса провалится, он может высунуться из-за кулис и прямо закричать мне: «Пошла вон, дура!»

Пьеску мою пристегнули к какой-то длинной и нудной четырехактной скучище начинающего автора. Публика зевала, скучала, посвистывала. И вот, после финального свиста и антракта, взвился, как говорится, занавес, и затарантили мои персонажи.

«Какой ужас! Какой срам!» — думала я.

Но публика засмеялась раз, засмеялась два и пошла веселиться. Я живо забыла, что я автор, и хохотала вместе со всеми, когда комическая старуха Яблочкина, изображающая женщину-генерала, маршировала по сцене в мундире и играла на губах военные сигналы. Актеры вообще были хорошие и разыграли пьеску на славу.

— Автора! — закричали из публики. — Автора!

Как быть?

Подняли занавес. Актеры кланялись. Показывали, что ищут автора.

Я вскочила с места, пошла в коридор по направлению к кулисам. В это время занавес уже опустили, и я повернула назад. Но публика снова звала автора, и снова поднялся занавес, и актеры кланялись, и кто-то громко кричал на сцене: «Да где же автор?», и я опять кинулась к кулисам, но занавес снова опустили. Продолжалась эта беготня моя по коридору до тех пор, пока кто-то лохматый (впоследствии оказалось, что это А. Р. Кугель) не схватил меня за руку и не заорал:

— Да вот же она, черт возьми!

Но в это время занавес, поднятый в шестой раз, опустился окончательно, и публика стала расходиться.

На другой день я в первый раз в жизни беседовала с посетившим меня журналистом. Меня интервьюировали:

— Над чем вы сейчас работаете?

— Я шью туфли для куклы моей племянницы…

— Гм… вот как! А что означает ваш псевдоним?

— Это… имя одного дур… то есть такая фамилия…

— А мне сказали, что это из Киплинга.

Я спасена! Я спасена! Я спасена! Действительно, у Киплинга есть такое имя. Да, наконец, в «Трильби» и песенка такая есть:

Taffy was a wale-manTaffy was a thief…

Сразу все вспомнилось. — Ну да, конечно, из Киплинга! В газетах появился мой портрет с подписью «Taffy».

Кончено. Отступления не было.

Так и осталось.

Семь огней

Я зажгу свою свечу!Дрогнут тени подземелья,Вспыхнут звенья ожерелья, —Рады зыбкому лучу.И проснутся семь огнейЗаколдованных камней!Рдеет радостный Рубин:Тайны темных утолений,Без любви, без единенийОткрывает он один…Ты, Рубин, гори, гори!Двери тайны отвори!Пышет искрами Топаз.Пламя грешное раздует,Защекочет, заколдуетЗлой ведун, звериный глаз…Ты, Топаз, молчи, молчи!Лей горячие лучи!Тихо светит Аметист,Бледных девственниц услада,Мудрых схимников лампада,Счастье тех, кто сердцем чист…Аметист, свети! Свети!Озаряй мои пути!И бледнеет и горит,Теша ум игрой запретной,Обольстит двуцвет заветный,Лживый сон — Александрит…Ты, двуцвет, играй! Играй!Все познай — и грех, и рай!Васильком цветет Сафир,Сказка фей, глазок павлиний,Смех лазурный, ясный, синий,Незабвенный, милый мир…Ты, Сафир, цвети! Цвети!Дай мне прежнее найти!Меркнет, манит Изумруд:Сладок яд зеленой чаши,Глубже счастья, жизни крашеСон, в котором сны замрут…Изумруд! Мани! Мани!Вечно ложью обмани!Светит благостный Алмаз, —Свет Христов во тьме библейской,Чудо Каны Галилейской,Некрушимый Адамас…Светоч вечного веселья,Он смыкает ожерелье!