Черный Истребитель

Дальше было хорошо. Вторая канистра вина ходила по кругу, что не могло не радовать протрезвевшую в ходе купания Таньку. Головой она лежала на коленях Герцога и с легким недоумением водила пальцами по его голой груди. Было удивительно тепло и правильно. Он иногда брал ее руку и переплетал их пальцы, чуть сжимая, и тогда Таньке делалось так легко и сладко, как не было еще никогда.

До дома они добрели, слегка покачиваясь. Танька то шла за руку с Герцогом, то выбегала вперед, раскидывая руки и запрокидывая голову в небо.

– Ка-а-а-айф! - вопила она, не интересуясь, который нынче час ночи.

– Эк тебя плющит… - смеялись Герцог с Маршалом, но не мешали.

Спать не хотелось, что-то слишком буйное и яркое бурлило в груди. Танька зашла в дом за ветровкой, вышла в сад, где под яблоней расположились ребята с гитарой.

– О, гитара… здорово!

Танька долго слушала, как поют Герцог и Маршал. Их песни - странные, непривычные, и странным образом знакомые и понятные, бросали ее в легкую дрожь. Она не знала имен авторов, этих песен, но знала, о чем эти строки. О каких войнах, космических пространствах, звездных армадах идет речь. Знала - и боялась поверить. Ее ощутимо колбасило. Танька прятала руки под ветровку, чтобы скрыть дрожащие пальцы. Герцогу, который пел и играл больше, сейчас было не до нее - он иногда косился на напряженную, вибрирующую Таньку и клал ей руку на плечо, но это не помогало. Хорошо еще, что этих песен было не так уж много. Было много смеха -

…Пламя разрывов над головой, крепка лобовая броня,
Я вечный воитель с бензопилой, я герой грядущего дня!
Я вечный воитель с бензопилой, санитары, держите меня…

И Танька подпевала, покатываясь со смеху. А потом были солдатские песни - афганские, чеченские, и Танька с трудом давила судорожный вздох, заменявший ей слезы.

…Здесь трусов нет, нет подлецов - в тылу остались.
А были, так в конце концов поразбежались.
Нет пьяных на передовой. Пусть врут с надрывом.
Пьяны в купели огневой, пьяны в купели огневой мы от разрывов…

Пожалуй, Маршал играл лучше - профессионально, но у него был довольно высокий голос. Отлично поставленный, богатый, но… Танька не любила высоких голосов. Любых. И пение Герцога ей нравилось больше. Или просто сам он ей нравился больше.

Танька долго сдерживала зуд в руках. Она умела играть, петь любила, но играла редко. В основном, на всяких семейных вечеринках для приходящих в дом гостей. Там требовались бардовские песни, а их Танька недолюбливала за однообразие и палаточно-байдарочную сентиментальность. Для себя она иногда сочиняла кое-что, но показывать было некому. А тут вдруг захотелось…

– Песня моя. Сразу скажу - на людях исполняется в первый раз. Так что - не стреляйте в гитариста, он лажает, как умеет…

– Ты пой, пой… - усмехнулся Маршал. - Взяла гитару - значит, пой.

– «Баллада о печати»… - представила песню Танька. Голос дрогнул, сбился, но после первых аккордов стало легче.

А на тонкой бумаге, на чертежных столах
Белоснежная птица взмывала так смело,
Уходила в пике так легко и умело,
И не знала про боль, и не знала про страх…
Но чертеж на бумаге не мог убивать -
И ложилась поверх белой птицы печать.

А на тонкой бумаге, в штабах на столе
Безобидно и стройно шагали отряды,
Получая снаряды, а после - награды,
И никто не остался лежать на земле…
Но солдат на бумаге не мог убивать -
И ложилась поверх чьих-то планов печать…

А на тонкой бумаге, в ребячьих стихах
Поднимали мальчишки железные птицы,
И мечтали - взлететь, совершить, приземлиться,
И играли в пилотов, летая во снах…
Но мальчишка-подросток не мог убивать -
И ложилась курсантам в билеты печать…

А на тонкой бумаге газетных листков
Проступали сквозь бравурность сводок событий
Имена не вернувшихся, пленных, убитых -
И пятнала страницы узорами кровь…
Чертежам и стихам не дано убивать -
Но ложится опять на бумагу печать…