Черный камень

– Нервничаете, лейтенант.

– Не могу, – простонал Поляков.

– Знаете что, молодой человек, – спокойно сказал Лухманов, – а не сыграть ли нам в шахматы? Ничто так не освежает мозг, между прочим.

Шахматы в доме были. Заезженные немецкие шахматы из пластмассы, завезенные сюда самим строителем линии «Барс» или кем-нибудь из его штата. На внутренней стороне доски было нацарапано сердце и неприличное немецкое двустишие. Игроки расставили фигуры, и Поляков, подвинув пешку, сказал:

– Белые начинают.

– Но не всегда выигрывают, – ответил Лухманов. – А в данном случае шансы у белых…

– Не хвалитесь.

– Ваш ход, мастер.

Они говорили, лениво ворочая языками. Два озабоченных и усталых человека. Поляков сходил пешкой по диагонали. Лухманов засмеялся и смешал фигуры.

– Нет, сегодня даже игра не клеится. Позвольте, позвольте…

– Что?

– Видите ладью?

Лухманов вынул из пестрой кучки ладью и опустил на ладонь.

Поляков пожал плечами:

– Ладья как ладья.

– Не совсем. Вот вторая черная ладья. Она совсем новая, обратите внимание. Ни царапинки. А эта! И ножом ее пробовали резать, и шилом проткнуть… А другие фигуры?.. Смотрите, смотрите… Они же все каши просят, решительно все. Кроме одной. Эта свеженькая – явно из другого набора. На самом донце – ромбик с трилистником. Марка фирмы. Поищите такую марку на старых.

– Нету.

– Нету, – с торжеством сказал Лухманов. – То-то и оно, что нету. Вывод? Какой вывод, по-вашему? Эта ладья зачем-то понадобилась. А зачем может понадобиться ладья?.. – Лухманов постучал по фигурке мундштуком трубки, взвесил на ладони, подбросил. – Она же полая внутри, полая, молодой человек. Я не буду удивлен, если окажется, что ладья развинчивается.

Он не ошибся. Верхняя часть новенькой ладьи отвинтилась, из нее выпали две иголки. В старых ладьях не нашлось ничего. Раскрытый король выронил бумажную трубочку.

Поляков жадно схватил ее.

– Тише, тише, – остановил его Лухманов. – Сперва начальнику. Чепуха. – Он отбросил бумажку. – Молитва против болезней. Шахматы такие фабрикуются специально для войск. Фрицы в тылу покупают такие шахматы, посылают фрицам фронтовым и при этом вкладывают разную требуху. Сюрпризы. Вот, пожалуйста, – он отвинтил голову королеве, – перо. А в черной королеве? Пуговицы. Не трудитесь над слоном, лейтенант, – слоны цельные, и кони цельные, я уже пробовал. И вообще интересовать нас может только одна фигура. Одна. Ее здесь нет. В нее положили что-нибудь – ну, например, копию важного документа – и спрятали, а набор пополнили новой фигурой. Так я себе представляю это дело. Значит, останется нам…

Поляков вздохнул:

– Самое сложное.

– Вы мрачно смотрите на вещи, – сказал Лухманов. – Самое сложное у нас позади.

Он взглянул на часы, накинул куртку и уехал, сказав, что будет ночью.

Поляков закрыл шахматы, поправил скатерть и сел за свою конторку, готовый принимать посетителей читальни.

В палате для выздоравливающих красная изразцовая печь с крючками для одежды, точно такая же, как в Аутсе, в нашей читальне.

Печь эта составляла примерно половину видимого мною мира, когда я ложился на бок и на здоровое плечо. Поздно вечером, после ужина, я вознамерился было уснуть и, унимая беспокойные свои мысли, стал считать изразцы. Десять в вышину, восемь в ширину. Восемь. Эта цифра осталась в мозгу. Восемь. Я сбросил одеяло, опустил на пол босые ноги.

Восемь!

Как это я не подумал раньше? Восемь изразцов – сторона шахматной доски. Если там, в читальне, действительно такая же печь…

– Товарищ майор, – обратился я к главному врачу, – мне нужно по служебному делу срочно быть в Аутсе. Полтора километра отсюда. Дело очень важное.

Врач вначале не соглашался, но я настаивал. По нетерпеливому моему тону он понял наконец, что дело очень и очень важное.

– Сейчас вы храбритесь, а промнетесь немного – и скисли. Без санитарки не пущу. Кого же вам дать? – Врач пощипал бородку. – Вере я дал отдых. Первый раз за три недели. Если вы ее уговорите…

Юную санитарку Верочку, однако, не пришлось уговаривать. Она тотчас же согласилась.

Всю дорогу она щебетала без умолку: вспоминала родное село в черноземных краях, дерево, на котором она сидела и читала, когда была девочкой, какого-то капитана, который обещал писать и не пишет, и еще о чем-то. Я рассеянно кивал и даже злился на Верочку. Не так бы я зашагал, если бы она не семенила рядом.

Стало совсем темно, когда мы дошли до Аутсе. Я попросил Верочку подождать меня на армейской метеостанции, за два квартала от читальни, но она отказалась.

– Мне врач приказал вас беречь. Вам нельзя одному.

– Верочка, милая, – начал я. – Со мной туда нельзя. У меня секретный разговор, понимаете? Я скоро вернусь, а вы побудьте…

– Нет.

– Верочка!

– Я вас провожу до того места, куда вам надо.

– Какая упрямая!

– Я не упрямая, – сказала девушка. – У меня совсем не упрямый характер.

Я оставил Верочку на улице возле читальни, а сам бросился к крыльцу. Дверь была не заперта, я ворвался в зал и столкнулся с Лухмановым.

– Тише, тише, лихой разведчик, – сказал он, вынув трубку. – Что стряслось?