Черный камень

На мызе, пощаженной боем, наскоро оборудовали пункт по приему военнопленных. На дворе спиной к фургону со сломанной оглоблей встали в шеренгу немцы, доставленные бойцом-казахом. Переводчик – маленький, черный, с большой головой – командовал по-немецки. Он вращал глазами так свирепо, что и боец-казах, и другие конвойные, отдыхавшие на дворе, и наши офицеры, приехавшие допрашивать пленных, невольно посмеивались при виде грозного маленького переводчика. Только немцы не смеялись. Без улыбки смотрели они на переводчика, и их лица выражали одно – покорность. И когда переводчик, сосчитав пленных, приказал повернуться, они быстро и четко повернулись, как одно многоголовое существо, не ощущавшее ничего, кроме слепой покорности. Только один пленный несколько выделялся из массы, и выделялся не столько безбровым бесцветным лицом, сколько поведением своим – чуточку менее спокойным, чем у остальных. В строю он следил за равнением и слегка подтолкнул вперед щуплого впалогрудого солдата, а как только прозвучало «разойдись», безбровый подошел к переводчику и сказал, что он перебежчик Руперт Грымжа и ему необходимо видеть командующего русской армией, чтобы сделать важное секретное сообщение. Переводчик пожал плечами и подозвал инженер-майора, прибывшего на приемный пункт, чтобы уточнить при допросе немцев кое-какие детали расположения минных полей.

– Вот адьютант генерала, – сказал переводчик.

Безбровый с минуту подумал, помялся в нерешительности и процедил:

– Прошу вас, не здесь…

Он намекнул, что хочет помочь русскому командованию, но другие пленные не должны об этом знать, так как это небезопасно: среди них ведь есть фанатики.

Медленно и осторожно выжимая слова, он сказал, что Грымжа – фамилия польская.

Лейтенант-переводчик и майор видали немало пленных, которые, ударяя себя в грудь, доказывали свое польское, чешское и даже русское происхождение. Но этот немец не бил себя в грудь. Это был вежливый, рассудительный, аккуратный немец средних лет, державшийся скромно и с достоинством, не заискивавший.

– Я был ординарцем у полковника Вальденбурга, – сказал он веско. – Вы знаете это имя. Начальник инженерной службы. Я был у него с октября по июнь, а потом меня послали на передовую, с моими больными почками. Но оставим это. При мне полковник спрятал ценные для вас чертежи, господин майор. Может быть, вы их нашли, я не знаю. Но я думаю, они хорошо спрятаны, господин майор. Если мы поедем в Аутсе, я укажу.

– Хорошо, – сказал майор.

Он посадил в свою машину пленного, красноармейца с автоматом и поехал в Аутсе.

В доме на Утренней Заре их встретил Лухманов. Он пристально взглянул на пленного и, узнав причину посещения, провел пленного и майора в комнату, служившую недавно читальным залом. На столике у окна еще лежали подшивки старых газет.

Пленный попросил позволения сесть и передохнуть. Он всю дорогу держался за поясницу. В машине растрясло, видно, опять расшалились почки. Повздыхав, он сказал, что два дня не курил.

Лухманов угостил немца «Беломором». Немец взял папиросу, взял коробок спичек, зажал его между коленями и правой рукой чиркнул спичку.

Закурив, он шагнул к изразцовой печи, взял за крючки изразцы – первый и четвертый слева в верхнем ряду – и вынул их. Открылись две проволочные петли. Немец схватился за них, потянул – и о под печи стукнулся металлический ящичек.

Маленький черный переводчик до этой минуты непрерывно подмигивал, шутил, спрашивал немца, какая погода в Берлине, и вообще вел себя так, точно присутствовал на веселом представлении. Но когда в руках у немца появился ящик, когда он извлек из него ладью и начал развинчивать, переводчик притих и вытянул шею. И майор притих. Немец развинтил ладью, взглянул внутрь – и на лице его выразилось недоумение.

– Ах, боже мой! – сказал он.

Лухманов вышел вперед, положил немцу руку на плечо и спросил:

– Вы удивлены?

– Чертежи… кто-то взял.

Он медленно завинтил ладью и обвел всех подслеповатыми глазами. Лухманов сказал:

– Совершенно верно.

Наступила пауза.

– Они… у вас? – проговорил немец.

– Это обстоятельство вас совсем не радует, господин… господин, как вас…

– Грымжа.

– Господин барон фон Кнорре, он же Германрих – так будет точнее, – сказал Лухманов, повысив голос.

«Тони нет, – говорил я себе. – У меня нет больше Тони. Расстреляют ее или не расстреляют, это совсем неважно. Все равно, нет Тони».

И все же в глубине души еще шевелилось какое-то подобие надежды. А может быть, Тоня осталась на пароходе тогда, во время шторма на Ладоге, и шпионка врет? Уж очень она старается выгородить себя. Лухманов сказал ей: «Вы говорите половину правды». Тогда я не обратил внимания на эту фразу. Теперь она вспомнилась. Я повторял ее про себя. Интересно, что он имел в виду? С этими мыслями я ждал Лухманова в доме бывшей читальни.

Приехал он озабоченный, и я сразу заметил, что случилось что-то неладное.

Швырнув на стол куртку, он сказал, что фон Кнорре бежал из-под стражи.

– Эх, черт!

– Недаром он у них знаменит, – буркнул капитан.

– Фон Кнорре?

– Ну да.

– Тот самый фон Кнорре? Барон? Товарищ капитан, у него усадьба здесь…