Черный камень. Сага темных земель

Нарам-нинуб указал на титанический зиккурат Энлиля — точно воплощенная греза безумного бога, он господствовал над всеми остальными храмами и дворцами.

— Видишь вон те семь ярусов? Самый нижний — черный, следующий — красная эмаль, далее — синий, оранжевый и желтый; шестая ступень отделана серебром, седьмая, что так полыхает на солнце,— чистым золотом. Каждый ярус символизирует божественное начало: солнце, луну и пять планет, которые Энлиль и его помощники избрали своими небесными символами. Энлиль — самый великий из всех богов, а Ниппур — его любимый, избранный город.

— Энлиль более велик, чем Ану? — задумчиво спросил Пиррас, вспоминая храм в огне и умирающего жреца, его рот, распяленный немым воплем.

— Которая из опор треноги величайшая? — вопросом на вопрос ответствовал семит.

Пиррас вдруг с проклятием отскочил в сторону, на солнце сверкнул его меч, молниеносно выхваченный из ножен. Прямо у его ног, раскачиваясь, стояла на хвосте змея; точно красная молния из тучи, выстреливал из ее пасти раздвоенный язык.

— Что случилось, дружище? — Нарам-нинуб и другие вельможи в изумлении взирали на него.

— Что?..— Пиррас выругался.— Да неужто вы не замечаете гада под собственным носом? Отойдите в сторону, сейчас я освобожу землю от ядовитой твари…

Он осекся, в глубине зрачков родилась тень сомнения.

— Ее уже нет,— недоумевающе промолвил варвар.

— Я ничего не видел,— сказал Нарам-нинуб, а остальные закивали, переглядываясь удивленно и в то же время понимающе.

Аргайв провел рукой по глазам, тряхнул головой.

— Может, это из-за вина,— сказал он,— но только миг назад на этом самом месте была здоровенная гадюка, клянусь сердцем Имира. Должно быть, я и в самом деле проклят…

При этих словах спутники шарахнулись от него, как от заразного больного.

* * *

В душе аргайва Пирраса всегда жило неизъяснимое беспокойство, оно бередило его сны и не позволяло оставаться подолгу на одном месте, влекло в дальние странствия. Оно увело юношу от голубых гор, где жил его народ, на юг, в примыкающие к морю плодородные долины, где поселились трудолюбивые микенцы; потом заставило перебраться на остров Крит, в выстроенную из грубо обработанного камня и привозного леса столицу, знаменитую своим торжищем. Там шел бесконечный обмен товарами между смуглокожими местными рыбаками, ремесленниками и купцами, чьи суда приходили из Египта.

Вскоре одно из этих судов, покачиваясь на волнах, увезло варвара в Египет, где тысячи рабов под плетьми надсмотрщиков и палящим солнцем возводили первые грандиозные гробницы-пирамиды и где в радах «шердана»— северян-наемников — он познавал тонкости военного искусства. Но неутолимая жажда странствий опять позвала его в путь, за море, в грязную торговую деревушку, обнесенную низкими стенами и потому взявшую смелость называться «город Троя». Оттуда начался его по сию пору незавершенный поход на юг: через разграбленную и обескровленную Палестину, исконных обитателей которой жестоко угнетали пришедшие с Востока захватчики-ханаанцы, на равнины Шумера, где город сражался с городом, а жрецы мириадов соперничающих богов без конца строили козни друг против друга, — впрочем, эта традиция сложилась еще на заре времен. Лишь долгие века спустя в этих краях взойдет звезда ныне малоприметного городишка под названием Вавилон и его захудалого божка Меродаха, которому суждено войти в историю под именем Бела-Мардука, Победителя Тиамат.

Простое описание боевого пути аргайва — не более чем скелет, не облеченный плотью, да и как передать словами запах свежепролитой крови и помпезную пышность восточных пиров, свист бешено вращающихся, острых, как бритва, клинков на колесницах, мчащихся в тучах пыли, и треск сшибающихся в абордажной схватке кораблей? Скажем лишь, что светловолосый аргайв не раз и не два удостаивался почестей, оказываемых королям, и вся Месопотамия, если верить слухам, не знала воителя более грозного и опасного дня врагов. Последним из его подвигов был разгром орд У рука, что позволило сбросить урукское ярмо с шеи Ниппура.

Слава шла за ним по пятам, он был одинаково знаменит в бедняцких хижинах и дворцах из нефрита и слоновой кости. Разве мог помыслить об этом вечно взъерошенный мальчишка много лет назад, когда, лежа на груде волчьих шкур в горной хижине, грезил походами и битвами? Теперешние его сны (на шелковом ложе, во дворце с бирюзовыми башенками) были во сто крат горше. Его донимали кошмары. Именно такой сон приснился и на этот раз Пиррасу, и он испытал громадное облегчение, проснувшись вдруг, — словно из черного омута вынырнул. Ночь тут же обрушилась спудом духоты и зноя. В спальне не горело ни единой лампы, луна еще не взошла, лишь холодное мерцание далеких звезд за окном бросало жалкий вызов господству тьмы. Но даже в этом, более чем скудном, освещении зоркие глаза аргайва внезапно различили движущийся силуэт, блеск глаз непрошеного гостя или, точнее сказать, гостьи. В абсолютной тишине