Черный кандидат

Борзый уселся обратно на сиденье, неимоверно впечатленный увиденным.

– Блин, мне это нравится! Пускай победит самый лучший и здоровенный ублюдок. И они не просто толстые. Гляди, какие мускулы на ногах. А грудь? Они накачанные. Там жира намного меньше, чем мне казалось. Мисс Номура, почему ты мне не говорила, что любишь такие вещи?

– Мне стыдно. Оно такое старомодное, такое феодальное. Сам знаешь, как тебя злят разговоры о рабстве: «Зачем это вспоминать? Все в прошлом». Вот у меня так с сумо. У меня от него в животе зудит. Но иногда, когда никто не смотрит, я расчесываю свой зуд и смотрю турниры по NHK.

Обычно Уинстон был далек от спорта или стадной психологии болельщика. Сам спорт он считал нудным, бессмысленным, а диванный анализ соревнований – и того глупее. Его соседи по кварталу быстро поняли, что не стоит лезть к нему после драки, коих было немало, со словами: «Борзый, вот ты надрал этому ослу зад, но когда ты взял его голову в захват, тебе нужно было…» – потому что советчик быстро оказывался на земле, удерживая выбитую челюсть, не в силах просить пощады от боли. Уинстон триумфально подходил к жертве, подтрунивая над ней, как Диомед, только без копья и кирасы.

– А тебе нужно было держать язык за зубами.

Но борьба сумо затронула в нем важную струну. Уинстон вдруг поймал себя на том, что начал выбирать борца из пары – причем причины могли быть разные: необычные бакенбарды, гангстерская улыбочка, особенно спокойное выражение лица, – а потом азартно болеть за него до скорой развязки. Иногда предпочтения сменялись посреди поединка, когда боец размером поменьше за счет хитрости и быстроты умудрялся одолеть более крупного, но медленного соперника. Разобраться в правилах ему было нетрудно, учитывая собственный опыт уличного бойца. Первый, кто выйдет за пределы ринга или коснется земли любой частью тела, кроме стоп, проиграл. Если Уинстон видел брешь в обороне борца, которую не атаковали, как он бы поступил в подобных обстоятельствах, он понимал, что это запрещено правилами.

– Да что такое – все, что я бы сделал, не годится. Потому что, если бы ублюдок схватил меня вот так, я влепил бы ему по яйцам, врезал по роже, схватил бы за волосы, сжал бы горло одной рукой и выдавил глаза другой.

Когда йобидаси называл перед матчем имена борцов, среди потока японских слов Уинстон с трудом вычленял имена.

– Таканохана? Как зовут этого ниггера, мисс Номура?

– Его имя означает «Благородный цветок».

– Ваканохана?

– «Цветок юности».

– Мусояма?

– «Сталкивающиеся горы».

– Акебоно?

– «Расцветающая заря».

– Такаторики?

– «Благородный боевой меч».

– Маиноуми?

– «Танцующее море».

– Китакатидоки?

– «Боевой клич победы Севера».

Едва Инес успела перевести имя Китакатидоки, как малыш Маиноуми поднял того в воздух и швырнул оземь. Китакатидоки ушел с ринга, сильно прихрамывая – при падении он повредил колено. Указывая на ковыляющего атлета, Фарик предложил:

– Ему надо сменить имя на «Восточный Гарлем мне только что надрали задницу и вывихнули колено и я плачу не могу остановиться».

Ояката Кимбоси наблюдал, как к дохё выходит его зять Котодзума. Некогда сэкивакэ, сейчас он докатился до маэгасира № 6, и ранг его продолжал со свистом падать. Началось это, когда Котодзума и дочь Кимбоси сочетались браком по договоренности между родителями. Его слабый татиай и недостаток боевого духа позорили всю школу Сатогатаке. Кимбоси считал, что Котодзуме необходим ободрительный пинок. Сложив руки на груди, он следил за соперником Котодзумы Тотинару, который сидел слева от ринга и еще не успел встать. Когда Тотинару заметил его взгляд, Кимбоси провел пальцем мимо горла – приказ отказаться от боя. Тоти удивленно поднял бровь: турнир был показательным, победа или проигрыш не имели особого значения. Ояката потряс запястьем, и лицо Тоти осветило понимание. Он медленно поднялся со своего места, поклонился гёдзи и сообщил, что не сможет участвовать в схватке из-за травмы. Он поклонился еще раз и пошел к переносным раздевалкам, потирая запястье. Судья поспешил к Кимбоси, выслушал данные шепотом на ухо указания, согласно кивая, и метнулся к ведущему. Ведущий, одетый очень просто, в черный пиджак и серые японские короткие брюки, вышел в центр дохё и поднял руку, прося тишины.

– В знак доброй воли между Америкой, Японией и Испанским Гарлемом Котодзума желает принять вызов от зрителей. Найдутся ли желающие?

Котодзума в ярости пнул глиняный помост, подняв клубы пыли. Он бы ушел, но за это полагался штраф в сто тысяч йен, поэтому он остался и просто плюнул на дохё. За это штраф был всего тридцать тысяч йен.

Котодзума был так зол, что не слышал бурного ликования, с которым несколько сотен соседей скандировали имя Уинстона, а полтора десятка друзей и родственников выталкивали и вытягивали его с трибун.

– Леди и джентльмены, поприветствуем нашего смельчака!

Когда служители повели Уинстона в раздевалку, Инес встала и крикнула ему:

– Гамбате!

Не оборачиваясь, Уинстон поднял к небу кулак.

– Вы все время говорите это «гамбате», мисс Номура. Что это значит? – спросил Армелло.