Черный Карлик. Легенда о Монтрозе

Она обстоятельно излагала ему, как они тщетно предлагали уплатить все подати вперед, что неминуемо должно было довести их до нищеты; но они и на это были готовы, лишь бы дали им жить и умереть на родной земле. Дженет не забыла упомянуть и о предзнаменованиях, возвестивших об уходе из края кельтской расы и о замене ее чужеземцами. За два года до переселения, каждый раз, как по ночам ветер выл в ущелье Балахры, он явственно напевал мелодию песни «Хатиль ми тулид» («Мы уйдем и не вернемся»), которую обыкновенно пели переселенцы, отплывая от родных берегов. На холмах, среди тумана, часто раздавались резкие возгласы южных пастухов и лай их собак, задолго до их появления в стране. Последний бард их рода сложил песню о том, как исконные обитатели долины были изгоняемы оттуда, и, слушая эту песню, старый воин чувствовал, как невольные слезы закипают у него на глазах. Первый куплет этой баллады в вольном переводе начинался так:

Ах, зачем ты, сын равнины,
Кинул свой привольный край?
Пожалей ты наши нивы,
Тихий дом не разоряй!

Всего больше огорчило сержанта Мора то обстоятельство, что главным зачинщиком переселения был тот самый вождь, который в силу предания и общественного мнения считался представителем древнего их рода и предводителем клана. А сержант Мор до сих пор чрезвычайно гордился тем, что мог доказать свое кровное с ним родство посредством генеалогического древа. Но после этого в его чувствах к нему произошла радикальная и горестная перемена.

— Не могу я предать его проклятию, — сказал сержант, встав с места и шагая взад и вперед по комнате, когда Дженет закончила свою повесть, — и не хочу проклинать. Он все-таки наследник и представитель отцов наших. Но отныне никто не услышит от меня его имени! — И он сдержал слово: до самого смертного часа ни разу он не произнес имени этого себялюбивого и жестокосердого вождя.

Посвятив день-другой печальным воспоминаниям, отважный дух сержанта, не покидавший его среди многих опасностей, воспрянул в его груди и внушил ему еще одно предприятие. Он решился отплыть в Канаду, где поселились его родичи и даже назвали одну американскую лощину именем своей родной долины.

— Дженет, — сказал он, — подоткни-ка юбки, как следует в дорогу, да и марш за мной. Дальнее расстояние? А плевать мне на эту даль; она ничего не значит в сравнении с теми походами да переходами, что мы отламывали на своем веку и не с такими еще важными целями!

Собрались они, вышли из гор и пришли вместе с сестрой в Гандерклейх, по дороге в Глазго, откуда намеревались отплыть в Канаду. Между тем настала зима. Рассудив, что лучше дождаться весны и совершить переезд уж тогда, когда вскроется река Святого Лаврентия, он поселился у нас на несколько месяцев своего пребывания в Великобритании. Как упомянуто выше, во всех классах населения он встретил у нас самый почтительный и внимательный прием; так что, когда пришла весна, он так был доволен своим новым местопребыванием, что больше не заикался о путешествии. Дженет боялась переезда по морю, да и сам он начал ощущать свои недуги и последствия прежних трудов гораздо сильнее, чем ожидал. Словом, как он признавался священнику (и моему почтенному принципалу) мистеру Клейшботэму, он находил, что «лучше оставаться с добрыми друзьями, чем ехать вдаль, да еще нажить что-нибудь и похуже».

Так он и основался у нас в Гандерклейхе, к великому удовольствию, как уже сказано, всех обитателей, для которых он сделался настоящим оракулом по части всех военных известий, истолкования газет, реляций и прочих событий как в прошедшем, так в настоящем и будущем.