Черный клинок

Очутившись на путях между вагонами, он все еще продолжал сопротивляться. Проводник выплеснул ему в лицо остатки жидкости из баллончика, а когда Фрэнкен попытался укусить его за руку, то почувствовал, что сердце у него сжалось так сильно, что от боли он чуть не проглотил собственный язык.

Он потряс головой и, взглянув затуманенным взором вверх, увидел, что проводник подал машинисту сигнал об отправке, а затем услышал, как закрываются двери. В любое мгновение поезд мог тронуться!

Фрэнкен заметил, что проводник опять повернулся к нему, и начал молиться. Тот сильно ударил его ногой в пах, от боли он попытался закричать, но не мог и соскользнул еще дальше, плюхнувшись поперек рельсов.

Взглянув снизу на проводника, сенатор не поверил своим глазам. Теперь он опознал этого человека – никакой он не проводник, а тот самый японец. Неожиданная встреча и форма железнодорожника ввели его в заблуждение. Боже мой!

На лице японца ясно читалась слепая ненависть, от одного взгляда на него у Фрэнкена застыла кровь в жилах, потому что он четко увидел какое-то в высшей степени зверское выражение лица.

Поезд дернулся, качнулся, и Фрэнкен, несмотря на боль в ногах и в груди, с удвоенной силой стал снова сопротивляться. Японец наклонился и будто случайно коснулся кончиками пальцев лба Фрэнкена.

Может, из-за преломления света, но сенатору показалось, что цвет глаз у его противника вдруг изменился, а в окружающем полумраке замелькали зеленые искры. Потом Фрэнкена охватил холод, а точнее, он почувствовал, как из тела уходит тепло.

Фрэнкен догадался, что японец убивает его, но каким образом, так и не понял. Поезд тронулся, сознание почти покинуло сенатора. Ему стало так холодно, что руки уже не прижимались к телу, с большим трудом он сумел поднять их, но так неловко, будто это были не руки, а тяжелые деревянные весла.

Он увидел свои пальцы, белые и слабо шевелящиеся, как мучные черви. Ему даже показалось, что это вовсе не его пальцы, и глядел он на них будто издалека.

Еще раз увидел он неясно вырисовывающуюся фигуру японца.

Фрэнкен почувствовал огромное давление, а затем провалился в темноту, услышав громыхание. Он успел подумать, что это надвигается черная буря, какие ему доводилось видеть в детстве, когда он жил в Галвестоне, на берегу Мексиканского залива. Там частенько случались такие штормы, сопровождавшиеся ливневым дождем и пронизывающим до костей ветром.

Потом по нему проехало первое колесо, разрезав пополам. Тело его вздрогнуло и подпрыгнуло, но сразу же по нему прокатилось второе колесо, затем – третье. Кровавое месиво оторвалось на мгновение от земли, а затем шлепнулось на рельсы, и его опять резали и кромсали стальные колеса, блестящие и сверкающие, как неумолимая коса в руках Смерти.

Нью-Йорк – Вашингтон – Токио

– Он уже идет, – сказал Сума чернокожему мужчине. – Ты приготовился к смерти?

Хейс Уолкер Джонсон ничего не ответил. Он лежал распростертый на обеденном столе в собственной кухне, совершенно голый, только пах его прикрывал лоскут от боксерских трусов фирмы "Калвин Клейн". Он понимал, что представляет собой ужасно жалкое зрелище в глазах этих незнакомцев, внезапно появившихся у него дома. Он почувствовал, как с него градом катился пот.

Грудь и ноги комиссара были привязаны к ножкам стола, и в этом беспомощном состоянии он молил лишь об одном – как бы прикрыть свою наготу. Такая мысль в его положении могла показаться нелепой, а впрочем, нет, совсем не нелепой, учитывая, что напротив, позади скользких глазированных плиток, сидела его жена, привязанная к дверце встроенного холодильника. Голова у нее была слегка приподнята, рот открыт. Она потеряла столько крови, что даже Уолкер Джонсон не мог назвать ее красивой. Зрелище это разрывало ему сердце на части не только потому, что посягнули на то, что всегда принадлежало ему лично, но и потому, что осквернили памятные воспоминания, священные для него.

– Мистер Камивара – гость особый, – произнес Сума, показывая на мускулистого японца, стоящего рядом с ним. – Ему очень нравятся комиссары.

Хейс Уолкер Джонсон повернул голову.

– А что еще нравится мистеру Камиваре? – спросил он, потому что по собственному опыту знал, что в угрожающих ситуациях самое главное – потянуть время. Появляется больше шансов выкрутиться из создавшегося положения. О других делах он и думать не хотел: если они не назвались своими настоящими именами, стало быть, они решительно настроились убить его.

– Да все. Все без исключения, – ответил Камивара угрожающим тоном и прикоснулся к ягодицам Джонсона. – Но вообще-то я предпочитаю наркотики вперемежку с сексом.

– Да, без наркотиков он не обходится, – подтвердил Сума. – Он ими просто накачивается.

– До тех пор, пока он еще жив, – заметил Камивара, оборачиваясь к Суме.

– Он идет сюда, – напомнил Сума. – Я тебе уже говорил.

Джонсон, не желая даже думать о тех ужасах, которые могут угрожать его жене, старался говорить побольше и поэтому попросил:

– Не могли бы вы сделать мне одно одолжение? Я имею в виду наркотики.