Черный клинок

Голоса сумасшедшего дома. Вулф почувствовал бешеный прилив бредовых мыслей уже в тот момент, когда его стали подключать к Оракулу. С головокружительной быстротой он становился совсем другим, его потянуло куда-то, и он чуть не растворился в этой безумной среде и сам едва не лишился рассудка. Однако в последний момент он сумел сосредоточиться, вспомнив какофонию голосов, услышанных в тот момент, когда соприкасался с разумом нескольких убийц, которых разыскивал и арестовывал для передачи правосудию. Теперь, правда, другое время и другие обстоятельства, но его жизненный опыт сослужил ему и здесь хорошую службу.

Не обращая внимания на сбивающий с толку хаос, Вулф направил луч своей "макура на хирума" еще глубже в устройство Оракула и таким образом смог уловить основной ритм его существования, искажающий пульсацию сердцебиения и мешающий общей синхронизации жизненных вспышек.

– Только так я могу помочь тебе.

И он освободил Оракула от страданий, наладив четкий ритм его жизнеобеспечения.

* * *

Вернувшись на свою виллу в загородном клубе "Магнолиевая терраса", Торнберг Конрад III почувствовал себя так, будто получил изрядную дозу радиационного облучения. Во рту пересохло от горечи предательства сына, под ложечкой сосало от чувства его измены. Он буквально трясся от злости и боли, как трясется дерево в сильнейшую бурю. Добравшись до обтянутого чехлом кресла, он буквально рухнул в него и обхватил голову руками. Света зажигать не стал: сейчас ему больше всего хотелось посидеть в прохладной темноте, окутывающей виллу.

Почему случилось так, что из всех, на кого он рассчитывал, его предал самый надежный? Еще давным-давно он махнул рукой на других своих детей, как на бесполезный мертвый груз, и вытолкнул их из родного гнезда в реальный мир, а в результате оказалось, что он расстался с ними из-за мелочных обид и пустяков.

Никто из них, по сути дела, не заслуживал отцовского проклятия, а вот Хэм заслужил. А ведь он, Торнберг, помогал ему делать карьеру, используя старые товарищеские связи в Вашингтоне, старался всегда выставить его в более выгодном свете.

Торнберг с трудом поднялся с кресла и прошел по ковру к буфету. Там он взял тяжелый хрустальный стакан, налил себе привычную дозу виски с содовой и залпом выпил треть содержимого, будто это было не спиртное, а некое лекарство, каковым оно в данный момент и на самом деле оказалось для него.

В последние недели он жил на этой вилле. Она была сложена из крупных камней и стояла посреди обширного поместья. При жизни Тиффани вилла была его домом, теперь же она казалась заброшенной и необитаемой. Множество комнат, бесшумные шаги слуг, которые, как он подозревал, шпионили за ним, их перешептывания по темным углам насчет него, кажущийся теперь пугающим вид лесных окрестных холмов – все это стало тяжким бременем для его психики.

Пришла на память еще одна строка из поэмы Йитса: "Распалась связь вещей, их не удерживает центр..."

Господи! Похоже, приходит конец всему. Он сделал большой глоток виски с содовой. О чем только думал Хэм, решившись взломать сейф в клинике "Грин бранчес" и сфотографировать секретные документы с записями клинических экспериментов? Конечно же, эти эксперименты отчасти отдавали преступлениями и в чем-то нарушали законы. Но кто же, черт возьми, принимал эти законы? Он слишком долго вертелся около этих идиотов с Капитолийского холма и имел с ними множество дел, поэтому знал их как облупленных и ничего, кроме презрения, к ним не испытывал. Они были настолько корыстны и продажны, что ни разу не отвернули свои рыла от льющегося на них потока взяток, из года в год подпитывающего их за предоставление определенных льгот.

"Главным недостатком Хэма, – думал Торнберг, – была его неспособность видеть дальше жестких рамок законов, навязываемых человеческим обществом". Торнберг же, твердо усвоил правило, гласящее, что во вселенском бардаке нельзя долго придерживаться искусственных правил.

Он сделал еще глоток виски и содрогнулся, вспомнив, как вытаскивал из воды тело сына, как заворачивал его в парус, принесенный из трюма, как крепко обвязывал веревкой и прикреплял к запасному якорю, предварительно снятому с цепи. Когда все было готово, он спустил труп с борта спасательной шлюпки и вдруг подумал, что забыл произнести молитву. Он попытался это сделать, но слова совершенно выветрились у него из памяти.

Теперь, вспомнив всю эту картину, Торнберг почувствовал во рту вкус крови и, испустив легкий стон, заковылял по ковру в спальню, где под фальшивым дном ящика в ночной тумбочке у кровати прятал морфий, столь необходимый ему в данный момент.

До кровати оставалось сделать всего шаг, как вдруг он увидел, что кто-то сидит на пуфике, слева от ночной тумбочки.

– Кто тут? – спросил он испуганным старческим голосом.

– А вы что, не распознали по запаху моих духов?

Торнберг повернул голову и принюхался.

– Стиви? – неуверенно произнес он. – Отменяя наш совместный ужин, вы сказали, что возвращаетесь в Нью-Йорк. Что вы здесь делаете?

– Жду вас.