Черный клинок

Теперь пришло время, когда оба Конрада – отец и сын – решили объединить силы. О лучшем Хэм и не мечтал. Они совместными усилиями уточняли и шлифовали свой план, основная идея которого заключалась в том, чтобы Япония в ее современном виде перестала существовать. Цель казалась обманчиво простой, поскольку считалось, что для этого достаточно лишь устранить самонадеянного Наохару Нишицу.

Согласно плану, Юджи Шиян, получив достаточное количество материалов, компрометирующих Нишицу, должен был начать против него открытую кампанию, которая, как ожидалось, увенчается бескровным переворотом. Движущей его силой стало бы утонченное понятие японцев о чести, и в итоге все связанные с Нишицу правые японские миллиардеры преклонных лет лишились бы не только постов в корпорациях, но и своего влияния. Тогда, подобно тому, как это произошло в Восточной Европе и в России, в Японии сформировалось бы новое общество, больше устраивающее Запад, в особенности Соединенные Штаты. Это было бы общество, ориентированное на потребление, а не на накопление, и его опорой стали бы молодые люди, желающие жить не прошлым – воспоминаниями о войне на Тихом океане, – а настоящим, будучи способными прислушаться к голосу разума и понять, что американский путь всегда был и остается единственным, обеспечивающим успех в международных делах.

– Лицемерие – проклятие цивилизации, – продолжил свою мысль Хэм, наслаждаясь великолепным гамбургером.

Он считал, что во всем округе Колумбия не умели готовить гамбургеры лучше, чем здесь. На улице не было видно ни одного белого. В закусочной сидели одни чернокожие, буфетчик и повар тоже были черные. Редкие автомобили, это касалось и полицейских патрульных машин, заезжали в вашингтонское гетто ночью. Но Хэму было безразлично: гетто так гетто. Вашингтон, как и большинство крупных городов США, даже в большей степени делился на имущих и неимущих. И Хэму, захваченному идеей плана, особенно нравилась его потенциальная возможность изменить лицо мира, улучшить, как он горячо надеялся, положение обездоленных.

Хэм презирал имущих за их изощренные манеры, за узость взглядов, за болезненное пристрастие к соблюдению условностей. Они не понимали, что в целом человечеству глубоко наплевать и на манеры, и на изысканную речь, и на условности. Он открыл для себя, что здесь, в гуще народа, ощущается нечто вроде сдерживаемой злости. Это подействовало на Хэма отрезвляюще после общения с богатыми обитателями Джорджтауна, Капитолийского холма и Чеви-Чейза со всем их апломбом и озабоченностью относительно своей безупречно белой репутации. По крайней мере, злость – чувство чистое, без всякой двуличности, против которой он сейчас выступал.

– Лицемерие – это признак того, что общество заражено самодовольством, – закончил он свою мысль. – Мы имеем дело с чем-то подобным дурному запаху изо рта или крови из десен, против чего нужно принимать срочные меры.

Продемонстрировав свои здоровые, крепкие зубы, он отхватил от гамбургера порядочный кусок и принялся энергично жевать.

– Кстати, – подал голос Джейсон Яшида, – в три тридцать придет Одри Симмонс.

Хэм взял стакан ванильной кока-колы, сделал большой глоток и причмокнул от удовольствия.

– Жена сенатора Симмонса? – осведомился он.

– Да, – подтвердил Яшида, откусив приличный кусок чизбургера, от чего щеки у него раздулись. – Хочет лично сказать вам спасибо за своего сына.

Хэм вытер рот бумажной салфеткой, допил кока-колу и жестом попросил буфетчика подать большую сладкую булку с изюмом.

– На воспитание детей, Яш, богатство их родителей часто влияет гораздо сильнее, чем сами родители, – изрек он. – А результаты те же, что и при любой подмене родителей опекунами.

Яшида разделывался с бутербродом. Струйка кетчупа брызнула на хромированную сахарницу, и он проворчал что-то нечленораздельное. Хэм обратился к стоящему рядом буфетчику:

– У тебя, сынок, конечно, найдется для меня большая кружка крепкого кофе. Это было бы как раз то, что надо.

Одри Симмонс, в отличие от своего влиятельного супруга, не принадлежала, к великому удивлению и облегчению Хэма, к породе лицемеров. Однако ее проблема особого удивления у него не вызвала. Ее сын Тони связался с дурной компанией, стал принимать наркотики, ушел в самоволку с летних сборов и вообще, что называется, "достал" своих родителей, как выразился сенатор Симмонс в телефонном разговоре с Хэмом.

– Тони вновь стал таким, как прежде. Я так вам благодарна, – сказала, улыбаясь, Одри Симмонс, когда Хэм принял ее у себя. – И я знаю, что супруг тоже будет вам признателен.

– Не стоит благодарности, – ответил Хэм. – Я сделал для Тони, что мог.

– Но что именно вы сделали?