Черный колдун

Рекина сопровождал слуга Чирса, ловкий тип с удивительно плоским лицом и раскосыми глазами. Некоторое время владетель мучительно размышлял, где он мог его видеть, но так и не припомнил. Толпа остановилась, Лаудсвильский вытянул шею, пытаясь через головы впереди стоящих разглядеть, что же там происходит. Толпа разделялась на множество ручейков и медленно вливалась в мрачное каменное строение, поразившее много повидавшего Рекина своими размерами. Это грандиозное сооружение возвышалось над толпой на несколько десятков метров, и рядом с ним люди казались Рекину муравьями, а может быть и являлись таковыми. Ритм барабанов ускорился, послышались гортанные выкрики стражников, и люди, подчиняясь ритму и приказам, почти побежали.

— Это Храм? — спросил владетель провожатого.

— Это Чистилище. Здесь очищаются от пороков и преступных помыслов рабы Великого.

Лаудсвильский, подчиняясь общему порыву, почти вбежал под своды мрачного здания. В Чистилище было темно, как в склепе, и почти так же душно. Владетель едва не упал, запутавшись в полах плаща, но был подхвачен не слишком дружескими руками и водворен на отведенное место рядом с сотнями таких же, как он, растерявшихся людей. Стражники Храма поддерживали в Чистилище строгий порядок. Лаудсвильский подумал, что ему, пожалуй, повезло, запросто мог заработать бичом вдоль спины. Храмовики не церемонились с горожанами — свистящие удары то и дело разрывали спертый воздух, но в ответ никто не издавал ни звука, словно бичи опускались на плечи набитых соломой кукол. Глаза Лаудсвильского постепенно привыкли к полумраку. Здание изнутри выглядело не менее величественно, чем снаружи. Особенно поражали его размеры — владетель не предполагал, что можно собрать такое количество людей под одной крышей.

Пот градом катился по его лицу, спина в пять минут стала мокрой, но он не жалел, что пришел сюда. Зрелище, открывшееся его глазам, было воистину величественным. Толпа горожан с поразительной быстротой заполняла пустое пространство, гигантской воронкой сбегающее к площадке в центре Чистилища, напоминавшей размерами арену для поединков в родном Лаудсвильскому Бурге. Сто мужчин, облаченных в блестящие доспехи, прошествовали мимо оказавшегося в первых рядах владетеля и выстроились на арене полукругом.

— Первые Мечи Храма, — подсказал плосколицый слуга. Лаудсвильскому показалось, что он увидел среди латников Беса, но, возможно, его просто подвели глаза. Зато Чирса он узнал сразу. Тот стоял в облитом серебром плаще среди своих немногочисленных собратьев посвященных, и неровный свет горевшего на помосте огня освещал их не подвижные фигуры.

Вздох, подобный легкому ветерку, пронесся по огромному залу, и наступила мертвая тишина, почти невероятная при таком скоплении народа. Мерно ударил невидимый колокол. Облаченный в роскошную золотую хламиду человек появился в центре помоста, держа в вытянутой руке жезл. Постояв немного, он взмахнул этим жезлом и опустился в невидимое кресло. Владетель мог бы поклясться, что это кресло. Положение спины, рук и ног жреца показывало, что он сидит, но тем не менее ни трона, ни кресла под ним не было. Позолоченный жрец, казалось, висел в воздухе в довольно забавной и нелепой позе. Однако никто не засмеялся. Лаудсвильский уловил на лицах соседей страх, и ему стало не по себе.

Огонь в золотой чаше взлетел к потолку, осветив едва ли не весь огромный зал до самых отдаленных и темных уголков. Трое одетых в желтое служителей Храма вывели на помост обнаженного человека.

— Барак, — выдохнул стоящий рядом с владетелем слуга Чирса и тут же прикусил губу.

Имя, произнесенное плосколицым, ничего не говорило Лаудсвильскому, но по реакции серебряных жрецов он догадался, что этот худой, заросший жидкой бородой старик участвует в церемонии по принуждению. Благородный Рекин не раз видел казнь, случалось, и сам отправлял людей на виселицу, а потому был слегка разочарован тем, что его ожидания закончились столь банальным зрелищем. Видимо, старик уж очень насолил Храму, если проводить его в последний путь явились все верховные жрецы Великого.

Одетые в желтое служители Храма повалили Барака на помост и застыли над ним с обнаженными кинжалами в руках. Хриплое дыхание жертвы и палачей разносилось по всему залу. Сидящий на невидимом троне жрец взмахнул жезлом. Барак вскрикнул и затих. Жрецы принялись орудовать кинжалами. Лаудсвильский вздохнул — храмовики в своих развлечениях могли бы быть и поизобретательней. Наконец жрецы выпрямились, издав при этом торжествующий крик, в руках они держали голову, руку и сердце Барака.