– Так вот, – не спеша, начинает она. – Преступником человека может объявить только суд и никто более. Если данное лицо было Вам (обращается ко мне) в какой-то степени интересно и необходимо, никто не запрещал с ним работать в кабинете. Я бы в этом случае никогда не зашла и не стала бы мешать. Но бросать его в камеру на основании «липы» (она особенно подчеркивает последнее слово) – это, извольте, противозаконно. И я буду жестко пресекать любой факт нарушения законности. А Вам, Николай Михайлович, следует осуществлять более строгий контроль за подчиненными! – Она изящным жестом смахивает со лба непослушную челку и замолкает, со стороны любуясь собой.
– Надеюсь, Вам все ясно? – интересуется у меня, прикуривая сигарету от учтиво подставленной Михалычем зажигалки. – Благодарю. (Это не мне, а Сокову)
– Куда ж яснее! – бормочу я и боком выхожу из кабинета. Теперь надо в дежурку за Марго.
Она первая послушно протягивает мне исписанный круглым аккуратным почерком лист и кротко молвит.
– Здесь все правда.
«Ну, ну. Давай дальше вкручивай», – думаю я. Беру «исповедь» и, не читая, прячу в карман. – «Успеется и пригодится».
– Пошли.
– Куда?
– …..резать провода! Прокурор зовет! Там все расскажешь!
Рита закладывает руки за спину и идет по коридору впереди меня.
Открываю перед ней дверь и подталкиваю внутрь. Мне там делать нечего. Никто не приглашает. Вот гражданке Гейнрих, наверняка, сесть предложат, на Вы называть будут, хотя и мне только что выкали, правда, когда дрючили.
Выхожу в коридор и вижу идущих навстречу Ермолина и Воробья. Пропускаю их первыми.
Дед, не снимая пальто, плюхается в кресло. Его примеру следует Птицын. Они сидят напротив и жадно курят.
– Вижу, «фрегаты» уже налетели? – спрашивает меня Володя.
– Не ошибся.
– А кто есть?
– Да все, кого найти сумели. Сейчас хором Гейнрих имеют.
– Ну и хрен с ними, – устало молвит Дед. – Сейчас главное Мухина из-под удара вывести. Я должник его по гроб жизни. Галевич там? Хорошо. Есть у меня одна мыслишка. Как освободится, вместе к нему пойдем.
– Как скажешь, – безразлично жму плечами.
– Как там Разин поживает? Надобно теперь выдернуть, когда вся кодла в сборе. Послушаю, что запоет. – Ермолин опять достает сигарету.
– Так нет его, – совершенно равнодушно констатирую я. – Отпустили его.
– Кто же этот герой? – К моему удивлению Ермолин никак не реагирует на известие.
– Прокурор. Терпильская!
– А эта… – тянет Дед. – Она может.
– Что делать будем? Искать, однако, надо. – Встревает Воробей.
– Найдем, – успокаивающе говорит Володя. – Нам и без него работы невпроворот. С имеющимися людьми разобраться бы. Меня больше волнует Петька. Куда этот эпикуреец чертов подевался?
– Кто, говоришь? – тут же встрепенулся любознательный Краснов.
– Философ древнегреческий. Больше всего в жизни балдеж уважал. В точности, как Петруха. – Ермолин встает и, наконец, раздевается. – Отыщется – шкуру спущу.
В дверь стучат. Заглядывает Саня.
– Петро только что звонил из вытрезвителя. Сейчас сюда отзвонится. Просил, чтобы телефон не занимали.
– Откуда?
– Из вытрезвона. От соседей. – Повторяет помощник. – Прихватил он кого-то. В общем, я не знаю, он все сам расскажет. Мое дело передать.
– Действительно, буквально сразу раздается звонок. Немного, для «протокола», подождав, Володя берет трубку.
– Весь во внимании… А, это ты? Ну, как ночь провел? Денег хватило?… Где мы были?… В гнезде!!! – рявкает Дед. – В отличие от тебя!.. Водку жрали, с девочками развлекались… Короче, бери свою жопу в горсть и мелкими прыжками сюда!!.. Что? Машину тебе? Больше ничего не хочешь?… Кого? – Ермолин делает знак, чтобы мы молчали. – Хорошо, будь на месте, сейчас Воробей подскочит. – Ермолин кладет трубку.
– Толя, давай смотайся за Петрухой. Он Разина где-то надыбал.
Птицын, матюгнувшись, встает.
– А тебе не кажется, Дед, что Петро последнее время доставать начал?
– Ты его привези, а потом и спросим. Не тяни резину!
Воробей, на ходу ворча, уходит. Володя достает чистый лист бумаги и что-то пишет. Закончив, смотрит на часы.
– Ну, долго они там мозги компостировать будут? – он нервно курит. Потом включает настольную лампу.
– Выруби общий свет, – просит он меня, – глаза режет.