Черный кот на рояле, или В возбуждении уголовного дела отказать

– Мужа моего покойного. Наградной. С войны. – С явной гордостью сообщает Анна Ивановна.

– А почему же это, бабуся, оружие у Вас в доме хранится? – с плохо скрываемым раздражением, спрашивает Птицын.

– Как дед помер, левольвер куда-то и пропал. Сперва поискала, а потом и забыла про него.

– А где сейчас он? – Спрашиваю я, уже относительно спокойно.

– Как «скорую» вызвала, то его в шифоньер за белье спрятала, а потом совсем про него забыла.

– Да, бабуля, с тобой не соскучишься. Забыла она. – Уже без злобы ворчит Воробей. – Пошли, покажешь, куда положила.

Анна Ивановна подходит к шкафу и открывает дверцу. Я беру носовой платок и аккуратно извлекаю из-под стопки выглаженного белья револьвер – «наган», с блестящей хромированной табличкой сбоку. Нюхаю ствол – все понятно. В гнездах барабана четыре патрона, один из них с пробитым капсюлем. Солидная игрушка. С сожалением кладу револьвер на место. Воробей, в нарушение всех правил, роется в письменном столе, потом переходит к трупу. Птицын поднимается с колен, в его руке, сложенный вчетверо, тетрадный листок. Воробей читает и передает мне. Это то, что он искал – предсмертная записка.

Никаких сомнений уже нет. Самоубийство или по-научному – суицид. Отдаю должное потерпевшей – мотивы, толкнувшие ее на столь ужасный шаг, изложены в записке исчерпывающе подробно. Шла она к этому, видимо, давно и подготовилась основательно.

Неожиданно ловлю себя на мысли, что хотел бы видеть, чем сейчас занимается Галевич. Жалко его. Пролететь мимо такого, казалось бы, близкого раскрытия. Факт, не повезло.

Дополняю показания Анны Ивановны вновь открывшимися обстоятельствами. Слышу раздающийся с лестницы стук подошв нескольких пар ног. Наконец, первым вижу старшего опера убойного отдела Главка, никогда не унывающего весельчака Мишу Орловского. Следом за ним чинно выступает следак прокуратуры, его я не знаю. Последними завершают процессию судебно-медицинский эксперт Женя Левченко и криминалист, уже успевший что-то отщелкать из своего фотоаппарата.

– Привет славным работникам районного разлива. – Как всегда с улыбкой, говорит Орловский и протягивает руку мне и Воробью.

– Что, расплодили глухарей на вверенной территории?

– О чем ты, Миша? Какие глухари, – картинно возмущаюсь я. – Мы работаем чисто.

– Тогда не понял. Зачем я здесь? – Улыбка не сходит с лица Орловского. – Это что же получается – ложный вызов? Тогда ставьте.

– Да очень просто, – вступает в разговор Воробей. – Поехали к нам.

– Чуть позже, Толик. Давай сначала здесь разберемся.

– А чего разбираться – обыкновенный суицид. Пошли в комнату, все покажу.

Уже в комнате Воробей подробно излагает суть дела. Следователь внимательно слушает рассказ Птицина и удовлетворенно покашливает. Затем дает указание криминалисту и направляется на кухню пообщаться с Анной Ивановной. Левченко, дождавшись окончания манипуляций эксперта, выходит курнуть на лестницу. В принципе, нам здесь делать больше нечего. Подхожу к Орловскому.

– Ну что, Миша, ждем?

– А как же. Все равно у вас надо быть. Сексуала велели по пути прихватить. Как он там, живой?

– А что с ним сделается. – Говорю я и вкратце рассказываю про Петруху. Орловский во весь голос смеется.

– Ну, вы даете. Петруха-то кадр. Ха– ха– ха– ха!

Насмеявшись вволю, Миша протягивает мне руку.

– Не прощаюсь, а говорю пока. Ждите.

Уже никуда не торопясь, спускаемся по ступенькам. Я забираюсь в машину Воробья и поеживаюсь от холода. В туфлях еще чувствуется влага. Воробей заводит двигатель. Сейчас мы вдвоем, ничто не мешает, наконец, поговорить. Стараясь ничего не упустить, рассказываю про Семенова и о разговоре с Тофиком. Воробей, ссутулившись над рулем, внимательно меня слушает. Потом откидывается на спинку сиденья, достает пачку сигарет и закуривает.

– Думаешь, почему я с этим материалом Михалыча достаю? Потерпевшего жалею? Ничуть. Сам виноват – нечего с кем попало по ночам шляться! Интерес какой личный имею? Никакого. Из-за Тофика? При всем уважении, по большому счету мне наплевать на его просьбы. Тем более, лично ко мне он не подходил. Не знаю, что с материалом делать? Да мне его отказать, как два пальца… Ты меня прекрасно знаешь – работать с заявителем умею. Не он первый, ни он последний. Проверю по паспортному режиму, накрою его «точки», благо рынок на нашей земле находится. Прибежит сам ко мне, как миленький. Будет умолять, чтобы оставили в покое. Собственноручно напишет, что свалился головой вниз с мечети, когда молился своему аллаху. И Соков прекрасно понимает, что потерпевший «чурка», приезжий. Никуда жаловаться, в любом случае, не побежит – не в его интересах.

– Так в чем дело-то? – не понимаю хода Воробьевской мысли. – Ты мне еще утром про это говорил.