Черный котел

— Я стою перед тобой на коленях потому, что ты красивая, чистая, стойкая и умная, я же жалкая ищущая душа. Не бойся меня, Лива. Я благословляю тебя!

Он спрятал лицо в ее колени, быстро вскочил на ноги, пожал ей руку и горестно сказал:

— Прощай, Лива, да охранят тебя светлые духи и ныне и во веки веков! Пожелай и мне добра, Лива, это придаст мне силы!..

— Да будет Иисус тебе крепостью и защитой! — серьезно и проникновенно произнесла Лива, исчезая во мраке. Энгильберт постоял некоторое время на месте, он почувствовал прилив бодрости от звуков юного голоса, желавшего ему добра.

Лива подошла к устью реки. Ком стоял у нее в горле. Она прижимала письмо Юхана к щеке и шептала: «О боже милосердный… Юхан, Юхан, друг мой, бедный мой!» Не зажигая фонаря, она ощупью добралась до своего недостроенного дома; вздохнув, вошла в дверной проем, ведущий в погреб. Постояла, вдыхая острый запах плесени и цемента, слезы покатились из-под закрытых век. Она дала им волю, но плакала беззвучно.

Что-то шуршало во мраке. Наверное, кошки, а может быть, крысы. Нет, это люди. Она ясно услышала дыхание и короткий смешок, а потом шепот: «Тс-с-с!» Конечно, влюбленные. Влюбленные в этой обители горя. А почему бы и нет? Жизнь ведь идет своим чередом. Но все-таки как им не стыдно? Гнев зажег огнем ее щеки, она тихо выскользнула из дома, пошла вдоль реки и, рыдая, села на траву. Крохотный огонек загорелся в одном из оконных проемов. Кто-то закурил сигарету.

Лива ощутила горькое желание безраздельно отдаться скорби. Она представляла себе истощенное лицо Юхана, его соломенно-желтые руки. Скоро, может быть на следующий год, а может быть еще в этом году, он умрет. Она видела себя в черном, идущей за гробом и слышала слова пастора: «Из земли ты вышел…»

А потом?

А потом остается только ждать, когда Иисус смилостивится и над ней. Но, это может быть не скоро. Ах, ждать придется целую долгую жизнь, и не забудет ли она Юхана? Никогда, никогда! А все же, когда она состарится? Нет, она не доживет до старости. Мир не доживет до старости. Наступают последние времена, это ее надежда, ее твердая вера. Ждать придется недолго. И кто знает, может быть, она умрет раньше Юхана. Ей захотелось помолиться об этом. Или еще лучше, чтобы они с Юханом умерли одновременно.

Она говорила об этом с Симоном-пекарем. «Ты не должна так много думать о твоей земной любви», — сказал он. Он, конечно, прав. Но это жестокие слова. Они были чужды ее разуму, не проникали в сердце. Там, где не было Юхана, и ей не хотелось жить. Она хочет предстать перед своим Спасителем и судьей рука об руку с Юханом. Вместе они смиренно склонят головы перед его вечным алтарем, и он соединит их навеки. Так странно было думать об этом. Но это ведь и выше человеческого разума.

Лива с тревогой почувствовала, что где-то в уголке ее сердца затаилась обида на Симона. Это нехорошо, ведь она должна испытывать благодарность к человеку, который дал ей горчичное зерно веры, самый драгоценный дар, который может получить человек, единственно необходимый. Она посоветуется с ним, расскажет ему об этом честно и открыто, как обычно. Он поймет и простит ее. Своим мысленным взором она видела его спокойное худое лицо, его открытый взгляд. Симон не похож на других людей, он сильнее их, правдивее, он — носитель духа божия и его справедливости.

Внизу, в недостроенном доме, снова зажегся огонек. И снова гнев вспыхнул в ее сердце. Надо бы побежать туда, выгнать эту пару наглецов. Но это было бы смешно. Можно бы зайти к Сигрун, сестре Юхана, и поделиться своим возмущением. Сигрун ее поймет. Нет-нет, Ливе хотелось думать, что это очень юная пара, юноша и девушка впервые оказались вместе. Юноша влюблен и скромен и от застенчивости только и знает, что курить сигарету за сигаретой…

Лива поднялась, дрожа от холода. Ей очень захотелось пойти к будущей золовке. Сигрун немного странная и смешная, частенько она выводила Ливу из себя, но сегодня Ливе как раз и нужно бы встряхнуться.

Сигрун дома не оказалось. Ее брат Енс Фердинанд чистил в кухне ботинки. Енсу Фердинанду шла праздничная одежда, у него было красивое лицо, красивее, чем у Юхана, но в чертах его чувствовалась и слабость, и напряженность, характерные для горбунов. Голос же был не высокий, как это часто бывает у горбатых, а низкий и глубокий.

— Добрый день, Лива, — сказал он. — Входи, сестра скоро вернется.

Енс Фердинанд взял ее руку и долго держал в своей. От него сильно пахло спиртом, и прекрасные карие глаза покраснели.

— Чудесно, что ты пришла, — медленно проговорил он. — Чудесно! Ну скажите, у кого еще есть такая невестка?

Голос его слегка дрожал, и говорил он взволнованно: