Черный крест

Масленников — сияющий пень — принес мне мой «антивампирный» бронекостюм и, смутившись тем, что тот мне мал, а мерку он с меня снимал сам, бормоча, что, типа, номер может быть не тот, уходит.

Затем всех, кто должен ехать во Францию, вызывает к себе Князев. Он произносит напутственную речь — старички благоговейно слушают, все по-смешному разодетые в бронекостюмы. Князев говорит, глядя на меня взглядом типа «отец»:

— Вполне возможно, Алексей был прав и с уничтожением этого, подчеркиваю, последнего экземпляравозникнут трудности. Разведка западного фронта докладывает об уже нескольких экспедициях, правда более малочисленных, чем наша, пропавших без вести во время операции поиска и уничтожения этого парня.

Во Франции же к нам присоединятся пехотинцы в составе одного взвода. — Князев улыбается и снова переводит взгляд на меня: — Командует, кстати, Алексей, ваш друг по училищу.

Только этого не хватало.

21. Мне снилось, будто я возвращаюсь на родину. Только не понятно, каким это образом вдруг Франция очутилась моей родиной.

В субботу я был у родителей. В воскресение слушал Анины «не звони мне больше».

А потом пошел прогуляться по центру и встретил случайно Светлану. Она тоже гуляла одна. И мы пошли на какую-то фотовыстаку, где выставлялись фотографии наших фронтовых фотокорреспондентов. Было много народу, и создавалось ощущение жизни, бьющей ключом. На фото радостно улыбающиеся русские солдаты, счастливые английские военнопленные, сияющие, попавшие в плен итальянские, французские, немецкие партизаны.

Английская королева, «временно» передающая правление Англией в руки российских освободительных сил. А еще ужасные американские солдаты — не пленные и их зверства в Па-де-Кале при отступлении полтора года назад.

Вечером, вернувшись домой, осматриваю с зеркальцем, что там эти врачи у меня осматривали в носу и горле. Подцепляю пинцетом и извлекаю густой комочек черной слизи. Похоже чем-то на нефть, только вот пахнет кровью.

Знаете, а мне почему-то не страшно.

Я рычу. А еще немного прикольно, но так хочется повыть на Луну.

Шутка.

Часть III

01. В понедельник рано-рано утром автобус собирает всех командировочных из нашего отдела по всей Москве. Автобус движется небыстро, да, впрочем, и мы не спешим — самолет на аэродроме нас подождет и без нас никуда не улетит. Последним в Марьино подбираем нашего начальника Князева.

Настроение у всех приподнятое, и через какое-то время мы уже грузимся на стратегический бомбардировщик на аэродроме Внуково. Грузовик, везший тонну специального оборудования из института, уже на месте. Оборудование грузим в утепленный бомбовый отсек, а сами — в тесноте, да не в обиде — втискиваемся в пассажирский отдел, рассчитанный всего на восемь мест (а нас шестнадцать человек), который находится сразу за кабиной летчиков. После взлета к нам в отсек втискивается еще и командир самолета, и мы до самого Парижа летим, мирно и весло с ним беседуя.

Летчик нам обещает, что через два с половиной часа сядем в Париже. Впрочем, особо с ним общается только Гуськов и Князев, я же где-то через час после взлета начинаю засыпать. Нет, эти стариканы мне уже начинают нравиться. При заходе на посадку в парижский аэропорт нас обстреляли из ПЗРК. Самолет делает резкий разворот и заходит на посадку со второго раза, но уже на другой, запасной аэродром. Там стоят лишь наши военные самолеты. А первоначально мы должны были сесть в парижском гражданском аэропорту им. Шарля де Голля. Ну, так, если честно, мне и спокойнее. Вокруг наши и все под охраной.

Встречающие, соответственно, задерживаются, пока едут из одного аэропорта туда, где мы приземлились. А когда они все-таки приезжают — большой туристический автобус под охраной двух БМП и одного БТРа, — оказывается, что мы сами уже находимся на том самом месте, куда нас встречающие должны были перевезти и откуда нас должны были доставить вертолеты на место, на «объект 112».

Затем нас сажают почему-то в трофейные американские «ирокезы», и через четыре часа мы на месте.

02. Мерзость полного военного запустения.

Ни тебе сопротивления, ни тебе хоть небольшого обстрела. Никаких ПЗРК и крупнокалиберных пулеметов. Здесь даже деревья постепенно выздоравливают после «розового газа» — листья постепенно становятся хоть и очень темно-, но все-таки зелеными.

Затем достигаем — пешком, все нагружены, старички держатся молодцом, пукают, хрипят, потеют, но наравне со мной тащат снаряжение — замка.

На меня нахлынули воспоминания. Но видеоряд того, что я вижу вокруг, моих воспоминаний никак не поддерживает: внутри крепостной стены почти все сгорело. Полыхало, видимо, очень хорошо, так что обвалились даже некоторые каменные стены многоэтажных домов. Я почти не узнаю этого места. Сплошные развалины после большого пожара. Зато стоит храм. И на фоне этой всеобщей черноты и копоти его потрясающая белизна ошарашивает и действует угнетающе.