Черный квадрат

Михаил Липскеров Черный квадрат

Пролог

Я сижу в своей полупустой комнате, попиваю джин с джюсом и смотрю на копию «Черного квадрата» Казимира Малевича, висящую на стене. А еще на стене рама из-под зеркала. В зеркала я не смотрю. Что в них можно увидеть? На лице, кроме морщин, почти ничего не осталось, дряблые руки сплошь покрыты пигментом. Все. Я старый.

Давным-давно, в другие времена, я только-только окончил школу и поступил в Московский институт цветных металлов и золота имени Михаила Ивановича Калинина на геофак. Весь двор мне страшно завидовал и гордился мною. Дело в том, что в том году в институты впервые стали принимать вне конкурса производственников и дембелей. Пробиться сквозь них десятикласснику было затруднительно, но я пробился и заимел бешеную стипендию в триста девяносто пять дохрущевских рублей. Это потому, что институт проходил по ведомству не Министерства образования, а Министерства цветных металлов, у которого денег на цветные металлы было больше, чем у образованцев на образование.

Тогда-то все это и началось. Вообще-то в той жизни у меня была всего одна любовь. Это было в те времена, когда мы сначала влюблялись, а потом сходились, либо расходились, так и не влюбившись. И чего я впоследствии никогда не испытывал, так это горько-сладкого чувства ревности.

Когда в животе что-то обрывается. Когда жар мгновенно заливает лицо. Когда в корнях волос возникает зуд. Когда выхватываешь из кобуры кольт тридцать седьмого калибра. Когда всаживаешь одну обойму в соперника, а вторую – в нее. Когда с мрачным удовлетворением смотришь, как их обмягшие тела подпрыгивают на выступах обрыва и навсегда исчезают в мутных водах стремительной Рио-дель-Оро, а ты едешь в Техас кромешить банки в маленьких городах.

Когда ты опускаешь забрало. Когда перехватываешь копье поудобнее. Когда ты пришпориваешь коня. Когда ты пускаешь его в тяжелый галоп. Когда твое копье ударяет соперника в голову. Когда он взмывает в воздух и падает, чтобы не встать. Когда она в королевской ложе опускает глаза, а ты, победно вскинув копье, не обращаешь на нее внимания и уезжаешь в Крестовый поход кромешить сарацин в Земле обетованной.

Когда ты в полночной темноте прячешься за памятником Кортесу. Когда ждешь его возвращения от нее. Когда он выходит из тяжелых дверей ее дворца в сопровождении трех слуг. Когда при его приближении ты выходишь из-за памятника с рапирой в одной руке и кинжалом в другой. Когда его слуги падают на камни площади. Когда ты медленно убиваешь его, срываешь с шеи медальон с ее локоном, оставляешь его у дверей ее дворца и уплываешь в Вест-Индию кромешить инков в Теночтитлане.

Ничего этого нет. Моя первая любовь осталась в прошлом, а вместе с нею в прошлом осталась и ревность. Лгу. Безбожно лгу. Ревность к тому сопернику осталась и щемит и ноет, как, простите за тривиальное сравнение, давно ампутированная нога. Как давно совершенная и всеми забытая подлость внезапно вызывает болезненное чувство стыда. Эта ревность то прячется, то взбухает, всплывает на поверхность, и в эти моменты ты способен на самые невероятные, непрограммируемые поступки. Способен, но, как правило, сдерживаешь себя.

Новый, 1959 год я встречал в общежитии нашего института в чисто мужской компании. До понимания символики шампанского мы еще не доросли, поэтому пили ликер «Шартрез» (праздник!), заедая винегретом, который взяли в столовой на все оставшиеся от «Шартреза» деньги.

Мы попили «Шартреза», пожевали винегрет, попели приличествующие случаю песни типа «Я не знаю, где встретиться», «Я смотрю на костер догорающий» и «Больше жизни проводит геолог там, где людей не ступала нога». После этого нас потянуло на подвиги. К женщинам. То есть не то чтобы потянуло, но как-то было принято, чтобы Новый год ты провел с девушкой, чтобы второго января в ответ на вопрос о новогодней компании небрежно бросить: «Была одна», да и чтобы, в конце концов, самому поверить, что действительно была одна. Есть и будет до нового Нового года. Если бы я мог предвидеть хотя бы половину последствий той новогодней ночи, я бы залился «Шартрезом», позеленел от винегрета, догорел бы с костром догорающим, но не вышел бы из комнаты! А может быть, вылетел бы как пуля, снова помчался вниз на танцы и снова прокрутил бы все сначала. Как прокручивает все это моя память вот уже несколько десятков лет.