Возможно под целым разуметь Мировое семя, в нем нужно искать начало или бесконечность веса. <Мировое семя> как самое тяжелое ядро, находящееся в действии вечного размещения постоянного видоизменения одной и той же сути в формах как возбуждений взаимного воздействия, перемещаясь, творит себе пути действия. Семя дерева распространяется в пространстве через ветки, один вид одного и того же семени в разных обстоятельствах извлекает форму свою и организацию, не изменяя своей сущности, которая может быть конечной или бесконечной в виду неизменяемости. [Культура одуванчика стоит, с моей точки зрения, в большем совершенстве и] может быть приравнена к совершенству человека – его <одуванчика> семя подобно семени, уносящемуся на аэростате, он <одуванчик> предпринял все возможности, чтобы как можно дальше отнести свое семя через пространство; также, как уносит ветер аэростат с человеком, так семя одуванчика находится во власти движения ветра. И только недавно человек отделился от совершенства одуванчика, опередил его тем, что подчинил ветер своей воле [в аэроплане].
Таким образом, сущность человека достигла большего совершенства, нежели в дереве, перемещая вес. Отсюда вижу, как трудно изобразить подлинность человека как образ, как форму, раз сущность его во всём и всё человек, что во всём развивается он. Всякая же попытка выделить себя из всего в независящее индивидуальное от всех обстоятельств будет только разрушением целостной Мировой подлинности и недос<тижи>мым результатом.
Конечно, все выделения стоят в пределе критических суждений – в суждении стремятся выйти из своих же суждений, понятий <два слв. нрзбр.>, наступает разрушение, <понятие> постигают за счет нового <понятия>, в чем человек пытается создать свою человеческую «царственную культуру», <возвышающуюся> над природой, – а культура и есть познание собственных понятий, а не природы, в понятия не укладывающейся.
Но в этой попытке наступает для него необычайная трудность «выделить» себя в обособленную единичность, необычная борьба восстановить свою обособленность. [Он уподобляется богачу-вору, богатство которого и состоит из награбленного во всём, и накоплением награбленного <человек> хочет показать свою ценность, мудрость перед всем. Вся его мудрость состоит из ценных библиотек – но ведь всякая в ней книга принадлежит Мировой подлинности, и все совершенства принадлежат ей, ибо всё, взятое у нее, конечно, не будет подлинностью человеческой. Его совершенство заключается исключительно в подборе отмычек к замкам Мировой подлинности; не имей <он> отмычек, ничего бы ему не удалось открыть. Все его науки принадлежат Мировой подлинности, всё его совершенство состоит из предположений о ценностях в Мировой подлинности и планах достижения их и распределения между собой. Продолжая дальше свою политику отъединения и ограбления природы, ему придется столько накопить отмычек планов и орудий, что в конце концов они же сами задушат его своей тяжестью.
Богатства природы нельзя вместить ни в какой мешок культуры, а он хочет этого; перенести ее в иной план или склад тоже нельзя – все планы будут заключены в ней, она не боится ни воров, ни преступлений, не строит никаких <ни> кладовок, ни запретов, никто ничего никогда не унесет <у нее>. Но человек – вор, и думает, что всё в природе ценно; думы свои ворует, будучи убежденным, что они подлинные ценности природы, – в действительности <они> окажутся радужными бумажками, по которым обеспечивается ценность. Это одно положение культурно выделенной ценности из Мировой подлинности.
Другое в разрушении <ее>. Как только добытая в разрушаемом ценность так или иначе познается, воплощается в предметную, <так> предметная подлинность будет иметь в себе только признак первичной подлинности, т. е. беспредметное.
Каждый, таким образом, предмет утилитарный, реально существующий и <предмет> представляемый равны перед мыслью как представлением <и,>хотя находятся в разном времени, подлежат одинаково процессу познавания. Познавание происходит в двух планах – первый в себе, второй в реальном пространстве (<познание> умственное и физическое); как то, <так> и другое – труд.
Через труд создается культура как результат того или иного труда. Через труд познается представляемый предмет и познанное воплощается в предмет. Реально физически существующие <предметы представляются> уже не как отвлечение, а подлинность. Но так как подлинное произошло от представляемого, то подлинность физическая будет тоже представляемой, <то есть> остается беспредметной.