Черный лебедь. Романы

Эти слова пробудили Криспина из задумчивого состояния к реальности. Он перебрал в памяти обстоятельства спасения Кеннета и ту цену, которую мальчик должен заплатить за эту услугу, и внезапно он осознал, что защищая Кеннета перед Синтией, он только понапрасну тратит дыхание, ибо его будущие деяния навсегда закроют ему путь к сердцу Синтии. Нелепость положения сильно ударила его самолюбие, и он резко поднялся.

- Позже у него будет мало причин благодарить меня, - пробормотал он. - Пойдемте, мисс Синтия, становится темно.

Она механически подчинилась, и они молча направились назад к замку, изредка обмениваясь парой слов, не имеющих особого значения.

Но его доводы в пользу Кеннета не пропали даром. Не совсем понимая, какие силы движут ею, Синтия решила помириться с юношей. Ею овладела меланхолия. Криспин не видит, что скрывается в ее сердце, а она никогда не расскажет ему об этом. Жизнь потеряла для нее свои свежие краски и значимость, а раз так, не все ли равно, что ждет ее впереди?

Поэтому на следующее утро, когда ее отец вернулся к разговору о Кеннете, она терпеливо слушала его, не проявляя прежней агрессивности. С тем же безразличием она встретила униженные просьбы Кеннета простить его, с тем же безразличием позволила поцеловать себе руку, возродив в мальчике надежду на реабилитацию.

Но на душе у мисс Синтии было грустно, а щеки ее утратили былой румянец. Она стала задумчивой, часто вздыхала, и под конец ей стало казаться - как это бывало со многими девушками - что ей суждено всю жизнь провести в бесплодных воздыханиях по человеку, который даже не думает о ней.

15. ВОЗВРАЩЕНИЕ ДЖОЗЕФА

Со своей стороны, все эти дни Кеннет мучительно размышлял над тем, как поднять себя в глазах своей возлюбленной. Но его попытки были столь тугодумны и неверны, что он вскоре перестарался в своем усердии, пренебрежительно отозвавшись о Криспине в присутствии Синтии.

Ее глаза широко раскрылись, и если бы он был понаблюдательнее, то поспешил бы перевести разговор в другое русло. Но ревность лишила его последних скудных остатков разума, которыми его наградила природа, и он продолжал говорить о Криспине, не заботясь о форме выражений. Однако вскоре она прервала поток его красноречия:

- Кеннет, разве я не говорила вам, что лучший способ стать джентльменом - это не оскорблять имя того, кто спас вам жизнь? Что джентльмен должен презирать себя за такой поступок?

Как и раньше, он начал возражать, что его слова не содержали ничего обидного для сэра Криспина. Он был готов разрыдаться как школьник, каковым он и оставался в душе.

- А что касается моей благодарности за оказанную им услугу, - произнес он, ударяя кулаком по дубовому столу, - то эта благодарность должна быть оплачена, и с процентами, ибо я могу заплатить за нее своей жизнью.

- Я не понимаю, о каких процентах вы говорите, если вы должны рисковать тем, чем обязаны своему спасителю - жизнью, - ответила она с холодным презрением, едва не заставив его разрыдаться. Но если ему не хватило силы воли, чтобы сдержать слезы, у него хватило, по крайней мере, стыдливости, чтобы повернуться спиной и не показывать их девушке. - Но скажите мне, сэр, - спросила она с растущим любопытством, - как все это произошло, чтобы я могла судить о законности вашей сделки.

Некоторое время он молча ходил по залу, сложив руки за спиной и устремив взгляд на полированный пол, по которому лучи заходящего солнца, проникавшие сквозь разноцветные стекла окон, разбрасывали багровые полосы. Она сидела в большом кожаном кресле во главе стола и молча наблюдала за ним.

Кеннет раздумывал, должен ли он сохранить в тайне существо дела, и под конец решил, что нет. Поэтому он вкратце пересказал ей историю Криспина, которую тот доверил ему той ночью в Ворчестере - историю подлинных страданий, которые только трус мог оставить неотмщенными. Он ничего не добавил, ничего не сократил, а рассказал ее такой, какой услышал в ту ужасную ночь, воспоминание о которой до сих пор повергало его в трепет.

Синтия слушала его, раскрыв рот, впитывая в себя нить повествования, которое по своей трагичности больше походило на роман, чем на подлинную жизнь человека. Со скорбью и жалостью, с гневом и негодованием слушала она рассказ Кеннета. Даже после того, как он окончил его и сел в соседнее кресло, она продолжала молчать, все еще находясь под впечатлением истории жизни Криспина.

Затем внезапно она, бросив горящий взгляд на юношу, с глубочайшим презрением воскликнула:

- И вы, зная все это, позволяете себе так говорить об этом человеке? Зная, сколько страданий выпало на его долю, вы осмеливаетесь упрекать его за те грехи, на которые его толкнула полная лишений судьба? А как бы поступили вы на месте этого несчастного? Упали бы трусливо на колени и поблагодарили Господа за то, что он сохранил вашу презренную жизнь? Или безропотно снесли бы удары судьбы с молитвою на устах? Кто вы такой, что зная правду о жизни этого человека, можете сидеть здесь и осуждать его? Скажите мне!