Черный Легион (ЛП)

Я ощутил дрожь дезориентации, поскольку видел горящий корабль, где на троне Абаддона восседало мое тело, и он находился так далеко от места, где я смотрел глазами Амураэля. Это чувство неувязки быстро прошло. Умение приспосабливаться к подобным видам чувственного восприятия было одним из основных аспектов тизкаснкой медитации. Этой технике меня обучили еще до моего восьмого дня рождения.

Абаддон обратился к приближающемуся рыцарю:

– Я вижу, время сделало твой доспех черным, как и наши.

Сигизмунд остановился на дистанции вытянутого меча, однако никто из них не поднял оружия.

– Я искал тебя, – сказал он моему повелителю. – Пока Терра горела в огне ереси твоего отца, я охотился за тобой, денно и нощно. Мне всегда преграждали путь нижестоящие. Они постоянно умирали, чтобы ты мог жить. Но я никогда не прекращал искать тебя, Эзекиль. Ни разу за все эти долгие годы.

Ярость Абаддона, всегда являвшаяся его величайшим оружием и серьезнейшим изъяном, покинула его. Я глядел на него глазами Амураэля, и он выглядел измученным.

– Не заставляй меня делать этого, – произнес Абаддон. – Не заставляй убивать тебя.

Его порыв был настолько силен, что он даже отбросил меч. Лязгнуло железо.

– Сигизмунд, ты же не мог прожить все эти сотни лет и совсем не видеть истины. Империум наш. Мы сражались за него. Мы строили его кровью, потом и гневом. Мы ковали его из миров, которые мы захватывали. Империя выстроена на фундаменте из костей наших братьев.

Старый рыцарь бесстрастно глядел на него.

– Вы утратили право говорить от лица Империума, когда повергли его на колени. Если бы вы любили его так пылко, как ты утверждаешь, Эзекиль, то не толкнули бы его на грань разрушения.

Мой повелитель затмевал собой Сигизмунда, намного превосходя его ростом в своем терминаторском доспехе. Он указал на воинов в зале, обведя их всех одним движением Когтя. Они сражались на разных сторонах, однако все носили черное.

– Мы – ангелы Императора. – Меня ужаснуло, что в голосе Абаддона слышалась мрачная сердечность. Сейчас, когда гнев требовался ему сильнее, чем когда-либо еще, он пытался вразумить единственного космодесантника, которого невозможно было вразумить. – Мы восстали не из мелочной озлобленности, Сигизмунд. Мы восстали потому, что наш повелитель и господин вел с нами нечестную игру. Мы были полезным орудием, чтобы приструнить Галактику, но он бы вычистил нас из Империума так же, как до нас вычистил Громовой Легион, стере всех нас из истории, словно нечистоты со своих золотых сапог.

Сигизмунд был похож на статую, лик которой высечен из цветного мрамора.

– Уверен, некоторые из вас убеждены, будто сбились с пути во имя чистых и достойных идеалов. У вас было много веков в вашем узилище, чтобы повторять самим себе эти утверждения. Но это ничего не меняет.

Мне случалось видеть, как Абаддон усмирял толпы и вселял страх в целые народы свирепостью своих слов, а также как он брал верх над некоторыми из наших злейших врагов при помощи своей пламенной харизмы, однако мне кажется, что в тот момент, когда он встал перед Сигизмундом и сошелся лицом к лицу с воплощением империи, которую мы выжгли и которую были вынуждены покинуть, он пережил редкий миг внутренней борьбы.

Сигизмунд был человеком, для которого долг и закон неотделимы от жизни и дыхания. Его совершенно не заботило, насколько мы правы. Он не назвал нас гордецами. Даже не сказал, что мы неправы, поскольку ему не было никакого дела до причин и оснований содеянного нами.

Мы были предателями. Мы нарушили свои обеты. Мы восстали против Императора. Этого было достаточно.

Он не мог – или не хотел – понять, что мы восстали против Императора ради Империума. И все же признаюсь, при виде того, как он стоял там, древний и царственный в своей абсолютной уверенности, я испытал то же сомнение, которое ощущал в Абаддоне.

Это чувство, отчетливое и холодное, длилось всего мгновение, не более. Возможно, его мимолетность была обусловлена тем, что я отвернулся от Императора не ради Империума и не ради какой-то выспренной истины. Я, равно как и мой Легион, восстал, чтобы остаться в живых. Нас предали, так что мы обрекли себя на проклятие просто ради того, чтобы продолжать дышать. Причин восстать было столько же, сколько самих восставших.

Сохраняя неподвижность, Сигизмунд заговорил с бесконечно терпеливой интонацией:

– Эзекиль, ты все говоришь и говоришь. Неужели по мне кажется, будто я слушаю?

Я увидел, как изменилось выражение лица Абаддона, когда он отринул надежду на то, что Сигизмунд поймет наш путь. Также я заметил, как он скривился, упрекая себя в том, что посмел надеяться, будто Сигизмунд окажется в силах понять, почему мы отвернулись от Трона.

– Без жалости, без сожалений, без страха, – улыбнувшись, произнес Абаддон. – Блажен ум, что слишком мал для сомнений.

Ответа он дожидаться не стал. Он протянул руку, требуя меч. Вперед вышел Заиду, который подобрал оружие, вложил его в руку Абаддону, а затем попятился назад.