Черный легион

— Провинциальные мерзавцы. Шваль, — уже совершенно успокоившись, проговорил Розданов, оседая на пол прямо иод дверью. — Как же я, боевой офицер Белой гвардии, мог дойти до того, что согласился стать полицаем? Как я мог снизойти до такой мерзости? Почему не пустил себе пулю в лоб еще тогда, когда мой эскадрон вырубили под станцией Боровской? Вернуться в Россию начальником районной полиции! Какой такой полиции?! Про-вин-циаль-ные мерзавцы!

— Просто вам очень хотелось вернуться на родину. — Беркут вдруг поймал себя на том, что пытается оправдать Розданова в его собственных глазах. — А служить в армии немцев, которых в душе презираете не меньше, чем красных, не могли.

— Святая правда, лейтенант.

— Предложили полицию, и вы решились: в полицию — так в полицию. Главное, в России. А там Бог простит.

— Вы читаете мою душу, словно Библию.

— Но оказалось, что такое Бог не прощает.

— Я не желаю выслушивать ваши объяснения. Не вам истолковывать, что Господь Бог прощает, а что нет, комиссар, — все так же миролюбиво заметил поручик.

— Это всего лишь рассуждения. Вслух. Могут же два офицера за день до казни порассуждать о бренной жизни. Два русских офицера. Независимо от того, сколь праведными или неправедными путями пришли они каждый к своей виселице.

— Ну, виселица — это, положим, для вас… Если меня и казнят, то через расстрел, как солдата, а не лесного бандита.

— Ох, как завидую!

— Прекратите, мальчишка, — брезгливо проворчал поручик. — Вы хоть знаете, что этот провинциальный мерзавец Рашковский предложил мне вчера? Доносить на вас. Выспрашивать и доносить. За что я с чувством собственного достоинства съездил его по физиономии.

— Ну?!

— Истинный Бог — съездил. Он, конечно, пообещал отдать меня гестапо. Уже не как проштрафившегося офицера полиции, коим я числюсь здесь, а как врага Германии. Раньше-то немцы не желали разбираться со мной. Рашковскому приказали заниматься. Не хотят, видите ли, расстреливать белогвардейцев. В 41-м они бы, конечно, сразу же кокнули меня, не задумываясь. Теперь заигрывают. И с белогвардейцами, и с власовцами. Поняли — самим, без нас, России не одолеть.

— С вами, думаю, тоже. А что не стали наушничать — спасибо. Это по-офицерски. Странно только, почему сразу же не сказали об этом.

— Потому что не соизволил… Не снисходил до того, чтобы сообщить вам, — с вызовом ответил Розданов. — И вообще… иметь с вами дело. А что касается этого провинциального мерзавца Рашковского… Такого офицера могла воспитать только Красная армия. В Белой гвардии подобных мерзавцев не держали, можете мне поверить.

— Их хватает в любой армии. Но что Раппсовский — особый случай, — с этим согласен. Имел возможность убедиться еще в сорок первом, когда он увел остатки своей роты с боевых позиций, оставив мой дот без прикрытия.

— Да, действительно так было? — вдруг оживился Роз-данов, поднимаясь с пола и подходя поближе к Беркуту. Он словно бы нашел, наконец, истоки той мерзости, которая наполняла всю сущность Рашковского. Они, эти истоки, в трусости. — Он оставил позиции? Без приказа и без боя? Но ведь это совершенно меняет дело.

— Ушел, потому что струсил. А уж к немцам переметнулся позже. Но тоже из трусости.

— Про-вии-циаль-ный мер-за-вец! — Это словосочетание «про-вин-циаль-ный мер-за-вец» у Розданова получалось неподражаемым. — Нет, лейтенант… кстати, позвольте называть вас подпоручиком.

— Как угодно.

— …Нет, таких мерзавцев в Белой гвардии не встречал. Извините, не приходилось.

— Значит, повезло.

— Да, вы упомянули дот. Вы, случайно, не сражались где-то неподалеку от того дота, гарнизон которого замуровали заживо?

— Вас разве не информировали, как именно лейтенант Беркут оказался в тылу у немцев?

— Вы что, серьезно мните себя настолько известной личностью? Впрочем, не в этом суть, — спохватился Розданов. — Я в здешних краях недавно. Два месяца. Из-под Умани перевели. Неподалеку от нее находилось мое родовое имение. Но об этом тоже не стоит…

— Видите ли, поручик, я сражался именно в этом доте. Том единственном, взять который фрицы так и не смогли. После трехнедельной осады замуровали нас заживо. Это к разговору о провинциальных, как вы изволите выражаться, мерзавцах. Я с двумя бойцами спасся совершенно случайно. Через колодец. После очередной бомбардировки в нем обнаружилась трещина. Расширив ее, мы попали в карстовое подземелье и по нему с трудом выбрались на поверхность.

— Вот оно что! Господи, так вы из того самого?! — по-настоящему разволновался Розданов. — Впервые я услышал о нем еще под Уманью. От немецкого офицера. Правда, вер-махтовец рассказывал эту историю как одну из легенд «проклятой Славянин». Но о том, что комендант или кто-либо из дота спасся, — не сказано было ни слова. Значит, вы, лейтенант Громов, он же Беркут, и есть его комендант? Что ж… согласитесь, это в корне меняет ситуацию.

16

Розданов прошелся по камере, остановился напротив Беркута, поправил френч и, печатая шаг, словно подходил с докладом, приблизился к нему.