Черный легион

— Но она немка. Чистокровная. Юность провела в Швейцарии. В тех же местах, где бродила будущая «папесса».

— Ну уж это скорее достоинство.

— Комментарии ваши слишком неудачны. Не находите? Мне продолжать?

— Сосредоточьтесь на Катарине.

— Ради этого я и пришла. С самой «папессой» Сардони познакомилась уже здесь, в Риме, три года назад, когда пыталась стать монахиней.

— Она — монахиней?

— Вот именно. Правда, «папесса» успела отговорить ее от этого безумия. Сразу же ввергнув в другое.

— Так она все же Мария Сардони?

— Катариной Сардони стала с той поры, когда, оказавшись подругой «папессы», превратилась в осведомительницу. Внедрившись при этом с помощью архитектора Кардьяни и в немецкую разведку.

— То есть Катарина, Мария, или как ее там, — не профессионалка, — задумчиво кивал Скорцени, снова наполняя бокал унтерштурмфюрера. — За профессионалов, Фройнштаг. И слушаю вас дальше.

— «Папесса» оказалась щедрой. Отблагодарила ее вполне приличным домиком неподалеку от моря, на окраине Терра-чины.

— В каких это краях?

— Южнее Рима. Собираетесь навестить? — вполне серьезно спросила Лилия.

— При случае.

— Может быть, будет лучше, если подробности допроса я изложу письменно.

— Бумаги подождут, Фройнштаг, — поморщился Скорцени, — бумаги подождут. Где она сейчас?

— Там, в ванной, у бассейна

— Считаете, что рассказала все, что могла?

— Я привыкла отрабатывать материал настолько, что сомневаться не приходится. Остается только решить, где ее… В общем-то можно и здесь, на вилле. Но не хотелось бы омрачать наше пребывание.

— Вы, Фройнштаг, готовы взять это на себя?

— Если последует приказ, господин штурмбаннфюрер.

— Мужественный вы солдат, Фройнштаг.

— Расстрел — не повод для комплиментов.

Скорцени задумчиво пожевал нижнюю губу. Фройнштаг и в этот раз права. Только сейчас он понял, что не готов работать с Фройнштаг. На всем их сотрудничестве остается налет личных отношений.

— Прикажете завезти ее километров за десять отсюда?

Глядя в свой недопитый бокал, Скорцени задумчиво повертел головой.

— Не торопитесь. Сейчас мы решим это. На костер и распятие еще никто не опаздывал. Кардьяни уже появился?

— Он в Риме.

— Мы забыли, что существует еще и Кардьяни. Гостеприимный хозяин виллы, которому не хотелось привлекать внимание местной полиции.

— Он и так уже привлек его.

— Мария все еще у бассейна?

— Хотите спуститься к ней? — подалась Фройнштаг вслед за Скорцени.

— Почему бы и нет?

— Вам не следует делать этого, штурмбаннфюрер, — вновь догнала его Лилия, теперь уже в коридоре, у лестницы. — Не ходите туда.

— Опасаетесь за «нетоварный» вид Марии-Катарины?

— За ваши нервы. Нет смысла спускаться туда. От вас требуется только приказ.

— Мне лучше знать, что от меня требуется, Фройнштаг, — как можно нежнее проговорил Скорцени, озаряя Лилию своей «улыбкой Квазимодо на лице камикадзе». — Оставайтесь здесь.

58

Спустившись на Первый этаж, Скорцени строго приказал часовому не пропускать Фройнштаг в подвал. Идя вслед за штурмбаннфюрером, Лилия слышала его слова и нарушить приказ не осмелилась.

Катарина — по привычке Скорцени так и продолжал называть ее — совершенно нагая сидела у самой кромки бассейна, прислонившись плечом к кожаному лежаку. Казалось, она была в состоянии полнейшей прострации.

Наклонившись, Скорцени поднял двумя пальцами подбородок девушки и отшатнулся. Катарину трудно было узнать: царапины, кровоподтеки, синюшная опухоль вместо красиво отточенного подбородка…

«Относительно «товарности» вида Фройнштаг была права», — угрюмо согласился он. — Интересно, как в отношении «отработки материала?»

— Допрос есть допрос, Катарина, Мария или как вас там. Смиритесь. Случается и пострашнее.

— Застрелите меня, Скорцени. Застрелите вы, — с мольбой в голосе проговорила девушка, совершенно не стесняясь своей наготы.

— Уверены, что дальше нет смысла?

— Его давно нет. Лучше уж вы. Не подпускайте ко мне вашу стерву.

— Она была неласкова с вами, Катарина-Мария, это очевидно. Но ведь и вы тоже… Что мешало честно признаться во всем в первый же вечер?

— Как вы себе это представляете?

— Ваш шеф, Кардьяни, служит нам. Предательства в вашем откровении не было бы.

— Откровение — само по себе предательство.

— Здравое рассуждение. Но ничего другого предложить вам не мог.

Катарина обронила голову на колени и закрыла ее руками.

— Такое невозможно выдержать, Скорцени. Я понимаю: допрос… Но ведь можно было по-человечески, я бы сама призналась. Она… Это невозможно терпеть, Скорцени, — неожиданно ухватилась руками за его руку. — Не подпускайте ее ко мне! Не подпускайте вашу садистку. Она заставила меня пить… она вливала в меня коньяк. Прямо в бассейне. А потом… потом насиловала.

— Что-что?!

— Насиловала. Да-да, насиловала! Вы не ослышались! — истерично всхлипывала Катарина. — Избивая и допрашивая. Это продолжалось дольше, чем вся моя жизнь. Она зверь, Скорцени, — в глазах девушки отразился неописуемый ужас. — Вот здесь, на этом лежаке. Я слышала о том, что женщина с женщиной. Но она — это чудовище…

— Что за чушь вы несете, Сардони? Понятно, что вам хочется выставить Фройнштаг не в том свете…