Черный легион

Цуганов вновь обвел всю группу диверсантов недоверчивым взглядом, и Курбатов понял, что ему стоит большого труда поверить им. Однако иного выхода у младшего лейтенанта не было.

— Как видите, передавать вам, собственно, нечего, — хозяином прошелся по вагону Курбатов. Ткнул носком сапога в один тюк, другой. — Вагоны на месте. Орудия не разворовали.

— Не успели, — проворчал Цуганов.

— Что вас смущает? Отстранили от командования? Считайте, что меня нет. Я буду отсыпаться. Командуйте, как командовали.

— Да странно все как-то. Само появление ваше…

— Странно, что старшего по званию назначают старшим охраны эшелона? Может, вы еще документы потребуете, младший лейтенант? Нет, вы потребуйте, потребуйте.

— Какой в этом прок? Документы-то у вас в любом случае в порядке.

«Его нужно убирать. Немедленно, — сказал себе Курбатов. — Первым. Пока бацилла недоверия не распространилась на всю охрану. Потом будет сложнее».

— На паровозе часовой выставлен? — спросил он; пытаясь выяснить расположение постов.

— Нет. Зачем? До фронта далеко. Мои солдаты в первом вагоне. Часовой в тамбуре.

— Вам виднее, младшой. Тирбах, Реутов, Власевич — со мной. Остальные остаетесь с лейтенантом Кульчицким. — Он вопросительно взглянул на младшего лейтенанта Цуганова. — Пройдемся по эшелону. Покажете посты в штабном вагоне.

В глазах фронтовика отразились страх и растерянность. Он предчувствовал беду, предчувствовал. Но не знал, как отвернуть. Подозревал в словах капитана ложь, однако не умел доказать ее.

— Ефрейтор Корневой, рядовой Кропань, — обратился он к двум своим бойцам, — сопровождаете меня. Вы, Тамтосов, усильте бдительность. Особенно на остановках. Въезжаем в тайгу, дело идет к ночи.

Тамтосов на минутку оторвался от пулемета и безмятежно посмотрел на командира.

— Шибко хороший ружия, да… — похлопал по стволу «максима». — Жаль, белку стрелять нельзя: мех испортишь, да…

29

Ему снились толпы. Снились огромные, невесть что орущие и невесть куда несущиеся массы людей.

Он так и не понял, что они орали, до сознания его не пробилось ни единого слова И все же генерал осознавал, что они выкрикивают что-то очень важное и злое. Широко раскрыв рты, с высоко поднятыми над головой руками, они шли и шли прямо на него, угрожая затоптать, поглотить, растворить в своей серой обезличенной массе.

Чего хотели от него эти люди? К кому взывали и к чему призывали его — этого генерал Власов так и не понял. Как не понял и тогда, когда во время недавней поездки по территории, занятой войсками группы армий «Север», оказался в основательно разрушенном городке Луге, где толпы обрадовавшихся появлению русского генерала-освободителя людей прорвали полицейский кордон, пытаясь поднять его на руки, чтобы пронести через весь город, через испепеленные руины. И лишь с большим трудом ему удалось избавить себя от этого триумфального шествия — шествия сдавшегося в плен русского генерала, по захваченной врагом русской земле, через голодные, сотни раз прочесанные облавами полуразрушенные кварталы старинного русского городка.

Уже проснувшись, Власов какое-то время неподвижно лежал с закрытыми глазами. Он все еще чувствовал себя поглощенным огромным людским потоком, который неизвестно где зарождался, непонятно куда двигался и неизвестно на что надеялся.

Получив приглашение фельдмаршала фон Кюхлера посетить гарнизоны его группы армий, Власов вначале отказался от поездки. Отказался решительно и категорично, чем поставил опекавшего его немецкого полковника Мартина из подчиненной Геббельсу «Вермахт-Пропаганды» в крайне идиотское положение. Ведь именно Мартину принадлежала идея той, первой, поездки, на Смоленщину, во время которой Власов смог также посетить Могилев, Бобруйск и Шклов — городок, в котором в то время базировался антипартизанский батальон «Волга».

Замысел полковника Мартина был почти гениальным. Он исходил из того, что распространяемая на оккупированной территории «Смоленская декларация»[16] уже основательно подготовила население к восприятию идей возглавляемого Власовым Русского освободительного движения. Следовательно, ему пора встретиться с самим вождем. Ибо народ, пусть даже оказавшийся на оккупированной территории, должен знать своих вождей.

Хотя декларация была поддержана министром Остминистериума В. Розенбергом, однако Гитлером, Гиммлером, Кейтелем и другими руководителями Германии и вермахта она воспринималась без особого энтузиазма. Русских они по-прежнему рассматривали как «унтерменшей».