Черный мед

Когда Брюнненштрассе осталась позади, он вдруг поймал себя на неожиданной мысли, что ему было стыдно заглядывать в глаза этим «жрицам любви». Но почему же? Чего стесняться? – даже снедаемый, как раковой опухолью, своими непреодолимыми комплексами Кафка ходил в публичные дома. А вот поди ж ты!..

Тем не менее, вечером, подвыпив, он опять сунулся в знакомую улицу – в надежде увидеть ту, первую негритянскую мадонну и все же решиться. Но из витрины его манила уже не она, а миниатюрная длинноволосая азиатка в белом атласном купальнике. Тоже хороша, но желал он не ее…

А ближе к ночи, поднабравшись уже изрядно, он излил душу черному парнюге, флегматично сидевшему на корточках у входа в лагерный корпус: мол, африканские девчонки – самые красивые в мире. Тот внимательно посмотрел на него и молча кивнул.

И вообще, за два последних года он насмотрелся на темнокожих девушек живьём больше, чем за все предыдущие. Мюнхен, Нюрнберг, Франкфурт, Штутгарт, город его нынешнего местопребывания – везде их было полным-полно. Безразмерно толстые и худенькие. С небывало крутыми задницами и с ягодицами, напоминающими две усохшие фасолинки. Со ртами буквально до ушей, оснащенными вывернутыми пухлыми губами (нижняя частенько бывала гораздо светлее верхней, если обе не были покрыты яркой помадой) и с маленькими узкогубыми эфиопскими ротиками. Наконец, всех мыслимых оттенков кожи – от кофе с доброй порцией молока до иссиня-черного. А как-то раз он увидел вообще небывалый колер: черный с зеленоватым оттенком. Да, богато одарил Германию Черный континент…

Из дневника героя

1 февраля. В ближайшем супермаркете – негритянка, определенно из местного пуфа, носящего гордое имя «Эрос-центр». Он рядом с магазином, как, впрочем, и наша общага. И оба «казенных дома», кстати, формально вынесены за городскую черту. По всей видимости, власти этого города полагают (и, думаю, не без оснований), что оба «богоугодных заведения» – одного пошиба.

Взгляд нагловатый и одновременно какой-то «жалестный». Волосы на африканский манер заплетены в мелкие косички и гладко уложены на голове. Вывороченная ярко-розовая нижняя губа на антрацитовой физиономии – явно «рабочая». Встала в очереди через два человека позади меня, перекинулись парой взглядов. Когда вышел, подождал ее у дверей. Прошла мимо, не взглянув, к своему публичному «центру», а я поплелся за ней, проследил. Интересно, как они там живут? Сами себе готовят или столовка работает?

18 мая. На почте – две негритянки из «центра». Одну из них видел три дня назад в турецкой лавке под громкой вывеской на английском «Call Shop». Все мы, бестелефонные бедолаги, названиваем оттуда по каким-то левым карточкам на свои незабвенные родины. В тот день она, наговорившись всласть на своем клокочущем наречии, направилась к вокзалу. Я смотрел ей вслед: высокая, гигантская грудь, прогиб в пояснице, мощно откляченная задница. Этакая оснастка! Великая мать Кибела! Вся затянута – словно корсет надет под обтягивающей футболкой, да и джинсы – будто вот-вот лопнут под напором плоти. Наблюдая за ней через стекло телефонной будки, заметил, что верхняя губа у нее наползает на нижнюю, закрывая ее, – даже как-то чрезмерно, неестественно.

Сегодня она была с подругой, низкорослой толстухой. Обе вели себя довольно бойко. Не таясь, обсудили вслед какую-то тетку арабского типа с мелкими татуировками на лице, одетую аж в три вязаных красных кофты да еще в черную шелковую жилетку поверх них (это в майскую-то жару!).

Я дождался их у выхода с почты. Тело черной богини, почти астральное, проплыло мимо меня сантиметрах в десяти. Не могла, стерва, не увидеть, что в упор смотрю ей в лицо, не услышать моего «Хэлло!». Но глаз не подняла – может быть, уличные контакты с бывшими или потенциальными клиентами запрещены трудовым договором? Эх, надо было хоть по заднице ее шлепнуть и посмотреть, что будет! И пусть кончилось бы скандальцем. Вечно-то я боюсь поступка – а ведь когда решаюсь, частенько всё получается неплохо.

Но губу ее на сей раз рассмотрел хорошо. Действительно, треугольником спускается вниз, укрывая нижнюю. И, о боги, отверстие в ней! Может быть, когда-то в детстве ей в родном племени вставляли в губу серьгу или подвешивали грузик, чтобы тем самым наилучшим образом подготовить будущее секс-сокровище для изощренных половых битв?

Точно такую же губу я видел на полотне какого-то безвестного немецкого художника раннего Средневековья, висящем в Штутгартской картинной галерее, – и не у кого-нибудь, а у самого дьявола! Голый, рогатый, с продырявленной губой, раздвоенным языком, с половым членом, заканчивающимся глазастой змеиной головкой! Чем не секс-символ эпохи? Только вот какой? – той или нашей?