Чёрный менестрель

Отдельно от «сладкой парочки», но в том же фургоне, ехали две девицы. Одна из них, постарше, весьма крупной комплекции, взирала на всех с таким видом, как будто она не бедная родственница в свите купца, как можно было бы судить по её одежде, а военачальник. Младшая девушка, точнее, девочка, похожая по виду на дочь купца, смотрела на свою тётушку с такой неприкрытой ненавистью, что не заметить это мог разве что слепой.

— Я тебе ещё покажу памятник, — пробурчала себе под нос девочка, когда фургон подскочил на очередной кочке. — Ещё посмотрим, кто кого похоронит.

— Хватит бездельничать, — проговорила старшая, отвесив девочке подзатыльник, — назови основные типы пехотных построений в бою, которые применяют вольники…

В следующем фургоне, не считая кучера, ехало двое. Первым был сухопарый купец, больше похожий на мастерового. Его мозолистые руки наводили на мысль о молотке, а не о счётах. Вторым был вольник, но бойцом вольной роты, несмотря на свою одежду, он не выглядел, скорее его можно было принять за купца.

— Скажите, мастер Шпикэрс, — спросил боец вольной роты, похожий на купца, — а вы уверены, что нам нужно именно сорок мешков вашего зелья, не хватит ли трицати?

— Не знаю, уважаемый Депупан, — ответил ему купец, смахивающий на ремесленника. — Теоретически может хватить и тридцати, но, на мой взгляд, лучше подстраховаться.

— А вам не кажется, мастер Шпикэрс, что два золотых за мешок — это чересчур? — спросил вольник.

— Нет, уважаемый Депупан, — ответил тот, кого называли «мастер Шпикэрс», — любое новое изобретение требует денег, И старое, кстати сказать, тоже. Если вы хотите достичь требуемого вами результата, то скупится не след, это потом уже, после испытаний, можно будет уточнить необходимое количество зелья, а пока нам требуется результат…

* * *

Городские ворота закрылись перед самым носом каравана. Глава пытался уговорить стражников и даже предложил им пять золотых, за что удостоился недоброго взгляда менестреля. Но стражники были непреклонны (именно в этот день их проверял инспектор из городского магистрата, так что пять золотых были вовсе не той суммой, ради которой хранители ворот стали бы рисковать своим тёплым местом).

— Брокуен, наверно, рехнулся, — недовольно прошептала Лутка, доставая из бочонка ещё один солёный огурчик.

— Так-то ты отзываешься о «своём муже»? — съехидничала Ребана.

— Прикуси свой язычок, доченька, — елейно прошипела Лутка, и уточнила:

— А не то знаешь, что будет?

— Ничего не будет, — фыркнула в ответ Ребана, — будешь мне угрожать — я на тебя папе пожалуюсь.

— Какому папе? — искренне не поняла Лутка, забыв про маскарад.

— Да вот тому папе — который рехнулся, — уточнила маленькая язва.

— Так ты согласна с тем, что он рехнулся? — подозрительно ласково поинтересовалась «жена главы купеческого обоза».

— А это уже пусть господин менестрель решает, — скромно ответила «любящая дочь», и ухмыльнулась, увидев, что лицо «её мамаши» перекосилось от досады.

— В город нам сегодня не попасть, — громко произнёс «глава купцов», подъехав к первой повозке, и уже тихо уточнил, — какие будут приказания, капитан?

— А что бы сделали настоящие купцы на нашем месте? — потянувшись, негромко уточнил менестрель.

— Поскольку караван небольшой, — так же тихо ответил Брокуен, — то купцы переночевали бы в трактире, который как раз на такой случай стоит около ворот.

— Который мы проехали десяток минут назад? — уточнил Голушко, беря в руки гитару.

— В нём самом, — подтвердил подъехавший к фургону сержант Билко, изображавший капитана маленькой вольной роты, что охраняла «купеческий» обоз.

— Тогда не будем выбиваться из обоза, — ответил Голушко, начиная настраивать свою гитару: поскольку ночлег предстоял среди посторонних людей, то он, как менестрель, должен был спеть пару песен, чтобы заработать монету-другую…

* * *

Слоника замучили

Кляті москалі,

Обглоданная куриная ножка пролетела над головой Степана.

Похилився слоник

Хоботом к землі:

Большое моченое яблоко, чиркнув «менестреля» по уху, ударилось в стену и разлетелось на несколько частей.

Прощавай же, Україно,

Ти ж мій рідний краю!

Надкусанный солёный огурец пролетел мимо лица Голушко, забрызгав последнего рассолом.

Безневинно молоденький

Слоник помирає![22]

Большой красный помидор влетел Степану точно в лоб, что помешало сыну украинского народа спеть заключительные два слова: «Гей! Гей!».

Не обращая внимания на то, что он обтекает томатным соком, и что в него летят прочие гостинцы благодарной публики, Голушко поклонился зрителям и вышел из главного зала трактира, высоко подняв голову.

На улице Степан быстро направился к поилкам для лошадей и, отогнав жеребёнка, начал отмываться…

На душе сына «рідний України» было погано. Ещё ни разу в жизни публика его не забрасывала объедками (цветами тоже не забрасывали, но он об этом как-то не думал).

— Ну и что вы учудили, уважаемый менестрель? — с трудом скрывая улыбку, спросил Степана подошедший Алак.