Черный нал

— В Ленинграде, в Технологическом институте.

— Так мы еще и земляки.

— Возьмите, господин Зимин. Вам наверняка понадобятся сейчас деньги.

— У меня достаточно денег, господин Крафт. Мне очень жаль, что все так получилось.

— Вот телефон в Москве. Постарайтесь его запомнить. Позвоните через некоторое время. Ну, полковник, решаетесь?

— Летим.

— Рюкзачок с собой берешь? — поворачиваюсь я к Левашову.

— Я думаю, там достаточно надежное место для этого мешка.

— Что там у вас, полковник?

— А вот это я передам лично товарищу Фиделю Кастро.

— Ну прощай, Левашов. Жди меня. Путевок теперь — что грязи. А документы в “Цели” любые сделают. Вот они, эти ребята, стоят на бетоне, маются. Прощай!

В мою одежду переодевается кто-то из “Цели”, примерно такого же телосложения и роста, надевает рюкзачок, черные очки, кепку на глаза, слева и справа люди Крафта, полковник Левашов рядом. Они подходят к трапу, поднимаются на борт. Мой путь несколько нетрадиционен — в грузовой контейнер, потом на борт грузовика, в терминал. Там выйти, перейти в другой контейнер, открывается дверь в ангаре, погрузчик, “КАМАЗ” и только в городе, в глухом доме на окраине, заканчивается путь с небес.

Мой старый паспорт засвечен. По новым документам я — Ширнин, имя и отчество то же. Так легче. До Москвы мы добираемся поездом. Правда в вагоне СВ и с попутчиком. Прописка московская. Ключи от квартиры ждут меня в офисе “Цели”. Можно начать новую жизнь. Написать отчет-протокол — служебную записку о славной кончине товарища Грибанова, подождать подтверждения, сдать винтовку, получить работу. Работать на будущее. А значит, на себя. И никогда больше не бывать в поселке. Катя — женщина видная. Найдет себе дружка. Амбарцумов больше не потревожит ее. А можно поехать туда, где камни и небо, смешной язык и знакомые бармены. Можно как-то все решить и устроить.

Я люблю читать газеты, стараюсь не замечать больше статеек про недвижимость. С остальным можно как-то смириться. Наш поезд мчит по тому, что осталось от страны, по осколку ее, как будто льдина распалась и на центральной ее части застряли бедолаги, а льдина плывет по огромному Мертвому озеру и на ней горят огоньки папирос, рыба идет дуром, на голую мормышку, и нет больше дела ни до чего. А у озера вдруг расступаются берега, и не озеро это уже, а океан и теплые воды Гольфстрима сожрут сначала маленькие осколки, а потом источат белый материк, разверзнутся лунки, а под ними уже не вода, а адское пламя чистилища…

О катастрофе “боинга” я узнаю в Екатеринбурге. Все газеты с интересом относятся к тому, что борт, чартерным рейсом вылетевший недавно из Иркутска и пропавший без вести, найден. Обломки на океанском шельфе, поиски черного ящика продолжаются.

Я ухожу от своего попутчика совершенно просто. На Казанском же вокзале. И потом долго жду, пока он вертит головой, мечется, звонит по телефону, наконец уезжает.

Снять квартиру в доме напротив того, в котором живет Политик, стоит очень много времени и очень много денег. Он еще не поднялся высоко. У него еще нет дачи на Рублевском шоссе и абсолютно надежной охраны в правительственном доме. Но осенью он это все получит. А до осени еще дожить надо. Нас разделяет Москва-река. Политик живет на Кропоткинской набережной, я — на Якиманской. Этаж у него пятый, у меня седьмой. Я провожу за занавесками день за днем, с биноклем, пивом и колбасой. Нет у Политика четкого распорядка. День, как говорится, ненормированный, выходные не определены. Может ночью уехать на служебной “Волге” решать вопросы, может днями не выходить из дома. Комната его, к сожалению, выходит окнами на противоположную сторону, во внутренний двор. А вся немногочисленная семья регулярно показывается в окнах.

Сегодня в девять у него политсовет. Вчера комментатор вкрадчиво спрашивал о том, какие решения ожидаются. Политик ничего определенного не сказал, пообещал завтра ответить на пресс-конференции в пятнадцать часов. Значит, в восемь он отправится на политсовет. Из дома. Нужно быть в форме. Отдохнуть. Часов с шести я буду ждать его у окна. Всегда нужно иметь запас времени.

Я пристрелял винтовку в пригороде, в глухом лесу. Она почти не дает отдачи. Голос у нее вкрадчивый, тихий. Жарко, и многие квартиры открыты. Потом быстро выйти из квартиры, подъезд проходной. Во внутренний двор, на улицу, спокойно, на Волхонку, в метро.

Он выходит в семь пятнадцать. Каждый раз, выйдя из подъезда, он на миг замирает, смотрит на реку. Машина ставится грамотно, так, чтобы перекрыть подъезд по максимуму. Один человек на тротуаре и один справа отслеживают свои сектора. Я только что расслаблял руку, потряхивал пальцами и снова поймал подъезд в перекрестие. Грибанов был прав. Мне везет. Мне кажется, что я промахнулся, потому что не вижу попадания. Но вот брызгает мозг из развороченной черепной коробки, когда Политик падает, оседая, а значит, я попал в левый глаз…

Некоторое время спустя