Черный нарцисс

А сейчас, когда все можно, когда поехать за границу – не вопрос, и одежда есть любая и на все вкусы, равно как и телевизоры, уже ничего не хочется, да и на такую пенсию не разбежишься. Жизнь-то прошла, молодость прошла, и только и остается, что злобствовать и завидовать тем, кто может свободно пользоваться появившимися благами.

Палей снова нажала на звонок, уже зная, что ее усилия тщетны и ей никто не ответит, после чего повернулась и стала спускаться по лестнице.

Тут натренированное воображение не преминуло нарисовать ей труп в луже крови, лежащий в прихожей неказистой квартирки, как первопричину того, почему никто не открыл дверь на ее звонок.

Но Виктории не пришлось долго раздумывать над игрой воображения и тем, может ли она иметь отношение к реальности, потому что через десяток ступенек она столкнулась с той, к кому шла.

– Лиза!

Поэтесса уже увидела Викторию, и выражение, мелькнувшее на ее лице, окончательно убедило писательницу в том, что она права. Впрочем, уже в следующее мгновение лицо Лизы стало таким же беспомощным и не от мира сего, как и прежде.

– Нам надо поговорить, – сказала Виктория. – Я тебе звонила…

Лиза вздохнула.

– Как ты меня нашла? – спросила она. Вроде бы совершенно будничным, незаинтересованным тоном.

– Вычислила адрес по номеру. Интернет, знаешь ли, творит чудеса.

Улыбка тронула плотно сжатые губы одноклассницы.

– Ну, идем, – сказала Лиза, поднимаясь на ступеньку.

Виктория коротко мотнула головой.

– Нет, – сказала она, – поговорим снаружи. Я… я спешу, а там кафе напротив, и народу мало. Идем туда, хорошо?

По виду Лизы было совершенно понятно, что у нее нет никакого желания разговаривать с Палей – ни у себя дома, ни в кафе, ни вообще в этой жизни. Но Виктория уже спустилась на несколько ступенек и, взяв Лизу под локоть, словно они были закадычными подругами, с широкой улыбкой повела ее за собой.

По правде говоря, чтобы взять поэтессу под руку, Виктории понадобилось сделать над собой значительное усилие, и она искренне надеялась, что при этом на ее лице ничего не отразилось. Однако главное было сделано: она увела Лизу за собой, и они шли в людное место, где Виктории, по крайней мере, нечего было опасаться.

– Ну и о чем мы будем разговаривать? – не без иронии осведомилась Лиза, когда они наконец пристроились за шатким столиком.

– О поэзии, – ответила Виктория. И это, кстати сказать, было правдой.

Однако сначала им пришлось отвлечься на официанта, который спросил, что угодно посетительницам. Зная, что в России нельзя просто сидеть в кафе без заказа, иначе нарвешься на грубость, Виктория попросила принести две пиццы и два кофе.

– У меня нет с собой денег, – равнодушно сообщила Лиза, едва официант отошел. – Да и еда здесь никакая.

– Я заплачу, – отозвалась Виктория. – Кстати, ты не могла бы мне объяснить вот это?

Она достала из кармана листок с текстом, распечатанным на принтере, и протянула его Лизе. Поэтесса кротко вздохнула.

– Что это? – спросила она, а листок не взяла.

Виктория усмехнулась и продекламировала:

Два незнакомых человека
Ребенка под руки вели
На эшафот босым по снегу
И громко пели: «Ай, люли!..»
Был долог путь по лабиринту
Неверной памяти моей,
Я забывал свои обиды
И боль давно минувших дней…

На лице Лизы ровным счетом ничего не отразилось, когда она услышала эти строки.

– Это окончание того стихотворения, которое ты читала на вечере, – продолжала Виктория, глядя ей в глаза. – Написано в 1973 году давно умершим человеком. Нехорошо, Лиза.

Она хотела сказать что-то еще – про воровство и восьмую заповедь, раз уж пришлось к месту, но осеклась. Напротив нее сидела все та же ее бывшая одноклассница, в смешных деревянных бусах и балахоне вместо платья, но это уже была не Лиза. Виктория не слишком жаловала фантастические романы – по крайней мере, современные, – но тут ей пришло на память обычное их клише, когда герой видит, что в его давнего знакомого вселился кто-то чужой, и в момент прозрения сквозь лицо этого человека как раз и проглядывает лик чужого.

Сейчас напротив нее сидел чужой, принявший облик Лизы, мечтательной девушки, которая любила читать и писала стихи, совершенно, впрочем, беспомощные. Но не в стихах было дело, а в том, что Виктория банально испугалась.

Она увидела истинное лицо Лизы, ее настоящие глаза. И глаза эти были холодные и жестокие, и смотрели они на нее оценивающе, словно на какое-то докучливое насекомое, которое так и подмывает раздавить.

Должно быть, Лиза сама поняла, что выдала себя. По крайней мере, она притушила свой убийственный взгляд и отвела глаза.

– Твою мать, – сказала она. И затем, не без вызова: – Ну и что?

Ну и что, в самом деле? Подумаешь, присвоила чужие стихи, эка невидаль в стране, где воровство давно уже сделалось нормой жизни…