Черный обелиск

Знаток женского пола Ризенфельд однажды сказал мне, что такая комбинация отпугнет любую женщину. Но Герда, видимо, не обыкновенная женщина. Она внимательно разглядывает большие люстры, свисающие с потолка, словно прозрачные сталактиты, и продолжает разговор на ту же тему:

– Наверно, ему нужен кто-нибудь, кто заботился бы о нем. Конечно, не наседка! Ему, видимо, нужен близкий человек, способный оценить его хорошие качества.

Я уже не в состоянии скрыть своей тревоги. Неужели мое мирное двухнедельное счастье пойдет прахом? И зачем только я притащил ее в это царство серебра и хрустальных побрякушек?

– У Эдуарда нет хороших качеств, – заявляю я.

Герда снова улыбается.

– Они есть у каждого. Нужно только уметь их показать ему.

К счастью, в эту минуту появляется кельнер Фрейданк, он торжественно подает нам паштет на серебряном подносе.

– Это что такое? – спрашиваю я.

– Паштет из печенки, – высокомерно поясняет Фрейданк.

– В меню же стоит картофельный суп?

– А это из меню, которое составили сами господин Кноблох, – говорит Фрейданк, бывший ефрейтор-каптенармус, и отрезает от паштета два ломтя – толстый для Герды и тонкий для меня.

– Или, может быть, вы предпочитаете запланированный картофельный суп?

– гостеприимно осведомляется он. – Можно заменить.

Герда хохочет. Разъяренный пошлой попыткой Кноблоха купить ее жратвой, я собираюсь потребовать именно картофельный суп. Но Герда под столом толкает меня. А на столе грациозным движением переставляет тарелки и отдает мне ту, где большой ломоть.

– Вот как полагается, – говорит она Фрейданку. – Мужчине всегда нужно давать самый большой кусок. Разве нет?

– Это-то конечно, – бормочет сбитый с толку Фрейданк. – Дома – да… Но здесь…

Бывший ефрейтор не знает, как ему быть. Ведь Эдуард приказал ему отрезать Герде основательный кусок, мне тонюсенький, и он приказ выполнил. А теперь у него на глазах произошло обратное, и он изнемогает от сознания, что должен взять на себя ответственность за то, как он будет действовать в дальнейшем. Ответственности в нашем возлюбленном отечестве никто не любит. На приказы мы реагируем тут же – эта способность уже в течение веков засела в нашей гордой крови, – а вот решать самим – другое дело. И Фрейданк делает единственное, чему его научили: он озирается, ища помощи у своего хозяина и надеясь получить новый приказ.

Появляется Эдуард.

– Подавайте, Фрейданк, чего вы ждете?

Я беру вилку и выхватываю кусок из ломтя паштета, лежащего передо мной, в то мгновение, когда Фрейданк, выполняя первый приказ Эдуарда, снова собирается переставить наши тарелки.

Фрейданк цепенеет. Герда фыркает. Эдуард с несокрушимым самообладанием полководца учитывает ситуацию, отстраняет Фрейданка, отрезает еще один солидный ломоть от паштета, решительным жестом кладет его на тарелку Герды и кисло-сладким голосом осведомляется у меня:

– Вкусно?

– Ничего, – отвечаю я. – Жалко, что он не из гусиной печенки.

– Он из гусиной печенки.

– А вкус как у телячьей.

– Да ты хоть раз в жизни ел гусиную печенку?

– Эдуард, – отвечаю я. – Меня даже рвало гусиной печенкой, вот сколько я ее ел.

Эдуард смеется в нос.

– Где же это? – презрительно осведомляется он.

– Во Франции. Когда мы наступали и я учился быть мужчиной. Мы тогда захватили целую лавку с гусиной печенкой. Там было полно горшочков с так называемым страсбургским пирогом, и в нем были черные трюфели из Перигора, у тебя их как раз нет. А ты в то время чистил на кухне картошку.

Я не рассказываю о том, что мне стало нехорошо, когда мы увидели старушку – владелицу лавки, чье тело было растерзано на куски, которые так и присохли к обломкам стены, а оторванная седая голова насажена на вбитый в полку крюк, словно на копье какого-то варварского племени.

– И вам нравится? – обращается Эдуард к Герде тоном сентиментальной лягушки, которая лихо восседает над темными прудами мировой скорби.

– Вкусно, – отвечает Герда и налегает на паштет.

Эдуард отвешивает великосветский поклон и уплывает с грацией танцующего слона.

– Видишь, – говорит Герда и смотрит на меня сияющими глазами. – Вовсе он и не такой скупердяй.

Я кладу вилку на стол.

– Слушай, ты, овеянное опилками чудо арены, – отвечаю я. – Перед тобой человек, чья гордость слишком уязвлена, выражаясь на жаргоне Эдуарда, оттого что у него под носом его дама удрала с богатым спекулянтом. Или ты хочешь, – я снова подражаю барочной прозе Эдуарда, – лить кипящее масло на мои еще не зажившие раны и тоже беспощадно обманывать меня?

Герда смеется и продолжает есть.

– Не говори глупостей, дорогой, и не расстраивай себе печень, – заявляет она с полным ртом. – Стань богаче других, если тебя злит их богатство.

– Замечательный совет! А как это сделать? Я не волшебник!

– Так же, как делают другие. Они ведь своего добились?

– Эдуард унаследовал эту гостиницу, – говорю я с горечью.

– А Вилли?

– Вилли спекулянт.

– Что это такое – спекулянт?

– Человек, который использует конъюнктуру. Который всем торгует, начиная с сельдей и кончая акциями сталелитейных заводов, наживается где может, на чем может и как может, и только старается не попасть в тюрьму.