Черный обелиск

Эдуард вначале еще испытывал к Валентину благодарность и охотно угощал его, когда тот наведывался к нему, а время от времени даже поил выдохшимся немецким шампанским. Но с годами это становилось все обременительнее. Тем более что Валентин поселился в Верденбрюке. Раньше он жил в другом городе; теперь он снял комнатку неподалеку от «Валгаллы», аккуратно приходил завтракать, обедать и ужинать к Эдуарду, и тот вскоре стал горько раскаиваться, что дал такое обещание. Едоком Валентин оказался отличным – главным образом потому, что ему не надо было теперь ни о чем заботиться. Еще относительно пищи куда ни шло, Эдуард как-нибудь смирился бы, но Валентин пил и постепенно стал знатоком и тонким ценителем вин. Раньше он ограничивался пивом, теперь признавал только старые вина и, конечно, гораздо больше приводил Эдуарда в отчаянье, чем приводили мы нашими жалкими обеденными талонами.

– Что ж, ладно, – безутешным тоном соглашается Эдуард, когда Валентин демонстрирует ему свой шрам. – Но ведь есть и пить – значит пить за едой, а не когда попало. Поить тебя вином во всякое время я не обещал!

– Взгляните на этого презренного лавочника, – восклицает Валентин и подталкивает меня. – В 1917-м он был другого мнения. Тогда он говорил: «Валентин, дорогой Валентин, только спаси меня – и я тебе отдам все, что у меня есть!»

– Неправда! Не говорил я этого! – кричит Эдуард фальцетом.

– Откуда ты знаешь? Когда я тебя тащил обратно, ты же был не в себе от страха и истекал кровью.

– Не мог я этого сказать! Не мог! Даже если бы мне грозила немедленная смерть! Это не в моем характере!

– Правильно, – заявляю я. – Скупердяй скорей подохнет!

– Нот я и говорю, – продолжает Эдуард, решив, что нашел во мне поддержку. Он вытирает лоб. Его кудри взмокли от пота, до того Валентин напугал его своей последней угрозой. Ему уже чудится процесс из-за «Валгаллы».

– Ладно, на этот раз пусть пьет, – торопливо заявляет он, чтобы от него отстали. – Кельнер! Полбутылки мозеля!

– Иоганнисбергера Лангенберга, целую бутылку, – поправляет его Валентин и повертывается ко мне: – Ты разрешишь предложить тебе стаканчик?

– Еще бы! – отвечаю я.

– Стоп! – восклицает Эдуард. – Этого условия не было! Только сам Валентин! Людвиг и без того стоит мне каждый день хорошие денежки – эта пиявка с его обесцененными талонами.

– Тише ты, смеситель ядов! – останавливаю я его. – Ведь это же явно кармическая связь! Ты обстреливаешь меня сонетами, а я обмываю свои раны твоим рейнвейном. Хочешь, я двенадцатистрочниками в манере Аретино изображу некоей даме создавшуюся ситуацию, о ты, ростовщик, бурно преуспевающий за счет своего спасителя?

Эдуард даже поперхнулся.

– Мне нужно на свежий воздух, – бормочет он в ярости. – Вымогатели! Сутенеры! Неужели в вас совсем стыда нет?

– Мы стыдимся более серьезных вещей, безобидный миллионщик! Валентин чокается со мной. Вино исключительное.

– А как насчет визита в обитель греха? – застенчиво осведомляется проходящий мимо нас Отто Бамбус.

– Пойдем непременно, Отто. Мы обязаны пойти ради поэзии.

– И почему охотнее всего пьешь, когда идет дождь? – спрашивает Валентин и снова наполняет стаканы. – Полагалось бы наоборот.

– А тебе хотелось бы всему найти объяснения?

– Конечно, нет! Тогда не о чем было бы с людьми разговаривать. Просто к слову пришлось.

– Может быть, тут действует нечто вроде стадного чувства? Жидкость призывает к жидкости.

– Но я и мочусь чаще в дождливые дни, а это уж по меньшей мере странно.

– Оттого, что в эти дни ты больше пьешь. Что тут странного?

– Правильно. – Валентин удовлетворенно кивает головой. – Об этом я не подумал. Скажи» а люди потому воюют, что тогда больше детей родится?

XII

Бодендик, словно большая черная кошка, пробирается сквозь туман.

– Ну как? – игриво спрашивает он. – Все еще стараетесь исправить этот мир?

– Я наблюдаю его.

– Ага! Видно, что философ! И что же вы находите?

Я смотрю на его веселое лицо, красное и мокрое от дождя, оно сияет из-под шляпы с отвисшими полями.

– Нахожу, что за две тысячи лет христианство очень мало продвинуло человечество вперед, – отвечаю я.

На миг лицо Бодендика, выражающее благоволение и сознание своего превосходства, меняется, затем становится прежним.

– А вы не думаете, что, пожалуй, еще слишком молоды для подобных суждений?

– Верно, а вы не находите, что ставить человеку в вину его молодость

– самое неубедительное возражение, какое можно придумать?! Других у вас нет?

– У меня есть множество других. Но не против подобной нелепости. Разве вы не знаете, что всякое обобщение – признак легкомыслия?

– Верно, – устало соглашаюсь я. – И сказал я это только потому, что идет дождь. Но все же в этом есть какая-то правда. Вот уже больше месяца, как я, когда не спится, занимаюсь изучением истории.

– Почему? Тоже потому, что время от времени идет дождь?

Я игнорирую этот безобидный выпад.