Черный обелиск

– Это неважно. Меня интересуете не вы, а только мой пациент. – Вернике подмигивает мне сквозь дождь. – Сегодня вечером Бодендик расхваливал вас.

– Что? Вот уж для чего у него не было никаких оснований!

– Он утверждает, что вы повернули обратно и вступили на путь, ведущий к исповедальне и причастию.

– Выдумка! – восклицаю я, искренне возмущенный.

– Не пренебрегайте великой мудростью церкви. Это единственная диктатура, которая устояла в течение двух тысячелетий.

Я спускаюсь в город. Сквозь дождь передо мной развеваются серые знамена тумана. Изабелла, как призрак, проходит через мои мысли. Я позорно бежал от нее; вот что она теперь думает, я знаю. Мне вообще больше не следует ходить туда. Это только вызывает во мне смятение, а его в моей жизни и так достаточно. Но что, если бы ее там вдруг не оказалось? Не почувствовал ли бы я, что мне не хватает самого главного, того, что не стареет, не изнашивается и не может стать будничным именно потому, что им не владеешь?

* * *

Я прихожу к сапожнику Карлу Брилю. Из мастерской, где подшивают подметки, доносятся звуки патефона. Сегодня я приглашен сюда на мальчишник. Это один из тех знаменитых вечеров, на которых фрау Бекман демонстрирует свое акробатическое искусство. Один миг я колеблюсь – у меня, право, нет настроения, – но потом все же вхожу – именно поэтому.

В комнате стоит табачный дым и запах пива. Карл Бриль встает и, слегка пошатываясь, заключает меня в объятия. Он лыс не меньше, чем Георг Кроль. Зато густые усы торчат, как у моржа.

– Вы пришли как раз вовремя, – заявляет он. – Пари уже заключены, нужна только музыка получше, чем этот дурацкий патефон! Как вы насчет вальса «Голубой Дунай»?

– Идет!

Рояль уже перетащили в мастерскую, где подшивают подметки в присутствии заказчика, и он стоит впереди машин. Большая часть комнаты освобождена от обуви и кусков кожи, и всюду, где можно, расставлены стулья и даже несколько кресел. На столе бочонок пива и несколько уже пустых бутылок из-под водки. Запасная батарея стоит на прилавке. На столе лежит также большой, обмотанный ватой гвоздь, рядом – тяжелый сапожный молоток.

Я колочу по клавишам, исполняя «Голубой Дунай». Покачиваясь, бродят в чадном дыму собутыльники Бриля. Они уже порядочно нагрузились. Карл ставит на крышку рояля стакан пива и двойную порцию водки.

– Клара готовится, – заявляет он. – Всех пари у нас заключено на сумму свыше трех миллионов. Будем надеяться, что она в самой лучшей форме, иначе я почти обанкрочусь.

Он подмигивает мне.

– Когда дойдет до дела, сыграйте что-нибудь бурное… с подъемом. Это всегда ее вдохновляет. она до безумия любит музыку.

– Я могу сыграть «Шествие гладиаторов». А как насчет частного маленького пари со мной?

Карл смотрит на меня.

– Дорогой господин Бодмер, – обиженно отвечает он, – не будете же вы держать пари против Клары! Разве вы сможете тогда сыграть убедительно?

– Не против нее. За нее. Частное пари.

– Сколько? – торопливо спрашивает Карл.

– Какие-нибудь несчастные восемьдесят тысяч, – говорю я. – Все мое состояние.

Карл соображает. Затем оборачивается к остальным.

– Кто-нибудь еще хочет поставить восемьдесят тысяч? Против нашего пианиста?

– Я! – Какой-то толстяк выступает вперед, извлекает деньги из чемоданчика и хлопает пачкой о прилавок.

Я кладу рядом свои деньги.

– Бог воров да хранит меня, – говорю я. – Иначе я буду вынужден завтра ограничиться обедом.

– Итак, начнем! – говорит Карл Бриль. Собравшиеся осматривают гвоздь. Затем Карл подходит к стене, приставляет к ней гвоздь на уровне человеческого зада и на треть забивает молотком. Он бьет менее сильно, чем кажется по его размашистым движениям.

– Засел глубоко и крепко, – говорит он и делает вид, будто энергично раскачивает гвоздь.

– Это мы сначала проверим.

Толстяк, поставивший против меня, подходит К стене. Трогает гвоздь и усмехается.

– Карл, – говорит он с ироническим смехом, – да я дуну – и этот гвоздь вылетит. Дай-ка мне молоток.

– А ты сначала дунь и посмотри.

Но толстяк не дует. Он энергично дергает гвоздь, и тот выскакивает.

– Рукой-то я гвоздь сквозь крышку стола прогоню. А задом – нет. Если вы ставите такие условия, давайте лучше это дело бросим.

Толстяк молчит. Он берет молоток и забивает гвоздь в другом месте.

– Ну как, вот тут хорошо будет?

Карл Бриль пробует гвоздь. Он торчит наружу всего на шесть-семь сантиметров.

– Слишком крепко. Его и рукой не выдерешь.

– Либо так, либо отменим, – заявляет толстяк.

Карл еще раз берется за гвоздь. Толстяк кладет молоток на прилавок, он не замечает, что каждый раз, когда Карл проверяет, крепко ли сидит гвоздь, он его слегка расшатывает.

– Я не могу держать пари на равных основаниях, а только один к двум, да и тогда, наверное, проиграю.

Они сговариваются на шести против четырех. На прилавке вырастает целая гора денег. Карл еще дважды дергает гвоздь, чтобы показать, насколько безнадежно выиграть такое пари. Я начинаю играть «Шествие гладиаторов», и вскоре фрау Бекман появляется в мастерской, шурша свободным ярко-красным китайским кимоно; кимоно заткано пионами, а на спине изображен феникс.