Черный обелиск

– Ты мог бы продать наш склад Хольману и Клотцу, уехать в Берлин и в течение целого месяца вести среди актеров, художников и шикарных шлюх сногсшибательную жизнь.

– Денег у меня не хватило бы и на неделю. А дамы оказались бы просто девицами из баров. И потом обо всем этом я предпочитаю читать. Фантазия никогда нас не обманывает. Ну, а ты? Что бы ты стал делать, если бы знал, что через месяц умрешь?

– Я? – повторяю я растерянно.

– Да, ты.

Я озираюсь. Передо мною сад, зеленый и жаркий, пестреющий всеми красками середины лета, проносятся ласточки, бесконечно синеет небо, а сверху, из окна, на нас глазеет старик Кнопф, который только что очнулся после пьянства; он в подтяжках и клетчатой рубашке.

– Мне нужно подумать, – говорю я. – Сразу я не могу ответить. Это слишком трудно. Сейчас у меня такое чувство, что я просто взорвался бы, если бы знал это наверняка.

– Размышляй, но в меру, не то нам придется отправить тебя к Вернике. Но не для того, чтобы ты играл там на органе.

– А ведь так оно и есть, – говорю я. – Действительно так и есть! Если бы мы знали точно заранее час своей смерти, мы бы сошли с ума.

– Еще стаканчик пива? – спрашивает фрау Кроль, высовываясь из кухонного окна. – Есть и малиновый компот. Свежий.

– Спасен! – восклицаю я. – Только вы меня спасли, сударыня. Я чувствовал себя как стрела, устремленная к солнцу и к Вернике. Слава Богу, все еще на своих местах! Ничто не сожжено! Милая жизнь еще играет вокруг нас бабочками и мухами, она не превратилась в прах и пепел, она здесь, со всеми своими законами, и даже с теми, которые мы навязали ей, как сбрую – чистокровному рысаку. И все-таки к пиву не давайте нам малинового компота, пожалуйста! А вместо этого кусок плавленого гарцского сыра. Доброе утро, господин Кнопф! Каков денек? Что вы думаете насчет жизни?

Кнопф смотрит на меня вытаращив глаза. Лицо у него серое, под глазами

– мешки. Через минуту он сердито качает головой и закрывает окно.

– Зачем-то он был тебе нужен?

– Да, но только сегодня вечером.

* * *

Мы входим в ресторан Эдуарда Кноблоха.

– Посмотри-ка! – говорю я и сразу останавливаюсь, словно налетел на дерево. – Жизнь, как видно, и такие штучки подстраивает. Следовало бы это помнить!

В погребке, за одним из столиков, сидит Герда, перед ней букет оранжевых лилий. Она одна и как раз отрезает себе кусок от седла косули, величиной чуть не с этот стол.

– Ну что ты скажешь? – обращаюсь я к Георгу. – Разве здесь не пахнет предательством?

– А было что предавать? – спрашивает Георг, в свою очередь.

– Нет. А вот насчет обманутого доверия…

– А было доверие?

– Брось, Сократ ты этакий! – отвечаю я. – Разве ты не видишь, что это дело толстых лап Эдуарда?

– Да уж вижу. Но кто, собственно, тебя предал? Эдуард или Герда?

– Конечно, Герда! Кто же еще? Обычно тут бывает виноват не мужчина.

– И женщина тоже нет.

– А кто же?

– Ты сам. Никто, кроме тебя.

– Ладно, – отвечаю я. – Тебе легко говорить. Тебе-то не изменяют, ты сам изменяешь. Георг самодовольно кивает.

– Любовь – вопрос чувства, – назидательно замечает он, – не вопрос морали. Но чувство не знает предательства. Оно растет, исчезает, меняется – где же тут предательство? Это же не контракт. Разве ты не осточертел Герде своими жалобами на Эрну?

– Только в самом начале. Ведь скандал в «Красной мельнице» разыгрался тогда при ней.

– Ну так нечего теперь ныть. Откажись от нее или действуй.

Рядом с нами освободился столик. Мы усаживаемся. Кельнер Фрейданк убирает грязную посуду.

– Где господин Кноблох? – спрашиваю я. Фрейданк озирается:

– Не знаю. Он все время сидел за столом вон с той дамой.

– Как просто, а? – говорю я Георгу. – Вот до чего мы дошли. Я – естественная жертва инфляции. Еще раз. Сначала Эрна, теперь Герда. Неужели мне суждено быть вечным рогоносцем? С тобой таких шуток ведь не случается.

– Борись! – заявляет Георг. – Еще ничего не потеряно. Подойди к Герде!

– Но каким оружием мне бороться? Могильными камнями? А Эдуард кормит ее седлом косули и посвящает стихи. В качестве стихов она не разбирается, но в пище – увы, очень. И я, осел, сам во всем виноват! Я сам притащил сюда Герду и раздразнил ее аппетит! В буквальном смысле этого слова!

– Тогда откажись, – говорит Георг. – Зачем бороться? Бороться за чувство вообще бессмысленно.

– Вот как? А почему же ты минуту назад советовал мне бороться?

– Оттого, что сегодня вторник. Вон идет Эдуард – в парадном сюртуке и с бутоном розы в петлице. Ты уничтожен.

Увидев нас, Эдуард приостановился. Он косится в сторону Герды, потом приветствует нас со снисходительным видом победителя.

– Господин Кноблох, – обращается к нему Георг. – Правда ли, что верность – основа чести, как сказал наш обожаемый фельдмаршал, или неправда?

– Смотря по обстоятельствам, – осторожно отвечает Эдуард. – Сегодня у нас битки по-кенигсбергски, с подливкой и картофелем. Очень вкусные.

– Может ли солдат нанести товарищу удар в спину? – неумолимо продолжает Георг. – Брат брату? Поэт поэту?

– Поэты постоянно нападают друг на друга. В этом их жизнь.