Черный обелиск

– Их жизнь – в честной борьбе, а не в том, чтобы всаживать кинжал в живот другого, – заявляю я.

На лице Эдуарда появляется широкая ухмылка.

– Победа – победителю, дорогой Людвиг,catch as catch can [9]. Разве я жалуюсь, когда вы являетесь ко мне с талонами, которым цена – ноль?

– Конечно, – отвечаю я, – и еще как!

В эту минуту кто-то отстраняет Эдуарда.

– Мальчики, наконец-то вы пришли, – сердечным тоном говорит Герда. – Давайте пообедаем вместе! Я надеялась, что вы придете!

– Ты сидишь в винном погребке, – язвительно замечаю я, – а мы просто пьем пиво.

– Я тоже предпочитаю выпить пива. Я сяду с вами.

– Ты разрешишь, Эдуард? – спрашиваю я. – Catch as catch can.

– А что тут Эдуарду разрешать? – спрашивает Герда. – Он только рад, когда я обедаю с его друзьями. Верно, Эдуард?

Эта змея уже зовет его просто по имени.

– Разумеется, ничего не имею против, конечно, только приятно… – заикаясь, отвечает Эдуард.

Я наслаждаюсь его видом: он взбешен, побагровел и злобно улыбается…

– Красивый у тебя бутон, – замечаю я. – Ты что, на положении жениха, или это просто любовь к природе?

– Эдуард очень чуток к красоте, – отвечает за него Герда.

– Это да, – соглашаюсь я. – Разве тебе подали сегодня обычный обед? Унылые битки по-кенигсбергски в каком-нибудь безвкусном немецком соусе?

Герда смеется:

– Эдуард, покажи, что ты настоящий рыцарь! Разреши мне пригласить пообедать твоих друзей! Они постоянно утверждают, будто ты ужасно скуп. Давай докажем им обратное. У нас есть…

– Битки по-кенигсбергски, – прерывает ее Эдуард, – хорошо, пригласим их на битки. Я позабочусь, чтобы они были экстра и вам подали…

– Седло косули, – заканчивает Герда. Эдуард пыхтит, как неисправный паровоз.

– Разве это друзья? – заявляет он.

– Что такое?

– Да мы с тобой кровные друзья, как ты с Валентином, – говорю я. – Помнишь наш последний разговор в клубе поэтов? Хочешь, я повторю его вслух? Каким размером ты теперь пишешь стихи?

– Так о чем же вы там говорили? – спрашивает Герда.

– Ни о чем, – поспешно отвечает Эдуард. – Эти двое никогда слова правды не скажут. Остряки, убогие остряки, вот они кто! Понятия не имеют о том, насколько жизнь серьезна.

– А насчет серьезности жизни, думаю, что, кроме могильщиков да гробовщиков, никто не знает ее лучше, чем мы.

– Ну, вы! Вы видите только нелепые стороны смерти, – вдруг ни с того ни с сего заявляет Герда. – А потому перестали понимать серьезность жизни.

Мы смотрим на нее, обалдев от удивления. Это уже, несомненно, стиль Эдуарда. Я чувствую, что сражаюсь за потерянную территорию, но еще не имею сил отступить.

– Откуда у тебя эти мысли, Герда? – спрашиваю я. – Эх ты, сивилла, склоненная над темными прудами меланхолии!

Герда смеется:

– Вы всю жизнь только и думаете, что о могильных камнях. А другим не так легко заинтересоваться могилами. Вот, например, Эдуард – это соловей.

На жирных щеках Эдуарда расцветает улыбка.

– Так как же насчет седла косули? – спрашивает Герда.

– Что ж, в конце концов, почему бы и нет?

Эдуард исчезает. Я смотрю на Герду.

– Браво! – восклицаю я. – Первоклассная работа. Как прикажешь все это понимать?

– Не делай лицо обиженного супруга, – отвечает она. – Просто радуйся жизни, и все.

– А что такое жизнь?

– Именно то, что в данную минуту происходит.

– Браво! – на этот раз восклицает Георг. – И сердечное спасибо за ваше приглашение. Мы в самом деле очень любим Эдуарда; только он нас не понимает.

– Ты тоже его любишь? – обращаюсь я к Герде.

Герда смеется.

– Какой он еще младенец, – говорит она Георгу. – Вы не могли бы хоть немного открыть ему глаза на то, что не все и не всегда его собственность? Да еще если он сам для этого ничего не делает.

– Я неутомимо тружусь, стараясь просвещать его, – отвечает Георг. – Но в нем есть куча препятствий, которые он называет идеалами. Когда он наконец заметит, что это всего-навсего эгоистический снобизм, он исправится.

– А что такое эгоистический снобизм?

– Юношеское тщеславие.

Герда так хохочет, что даже стол дрожит.

– Что ж, по-моему, это неплохо, – заявляет она. – Но без разнообразия надоедает. От фактов никуда не уйдешь.

Я остерегаюсь спросить ее, действительно ли от фактов не уйдешь. Герда сидит передо мной честно и уверенно и держит нож стоймя в ожидании второй порции косули. Лицо у Герды округлилось; она за счет Эдуарда уже пополнела, она сияет и ничуть не смущена. Да и почему бы ей смущаться? Какие фактические права я на нее имею? И кто кого в данную минуту обманывает?

– Верно, – говорю я. – И я оброс атавистическим эгоизмом, как скала мохом. Меа culpa[10].

– Правильно, дорогой, – отвечает Герда. – Наслаждайся жизнью и размышляй, только когда это необходимо.

– А когда это необходимо?

– Если ты хочешь заработать деньги и продвинуться вперед.