Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов

Непонятные люди — христиане, соглашались между собой родичи. Странные люди. Распятию поклоняются… А если бы их богу отсекли голову или, скажем, сожгли его? Они бы тогда топор почитали? Или дрова? Совсем не думают христиане о том, что их Иисусу, живущему теперь и Верхнем мире, оттуда, из сияющей белизны, наверно, и вспоминать-то про казнь противно, соглашались все. Вон Весеня, которого решением старейшин выпороли два года назад за излишнюю лихость, до сих пор морщится, если кто заикнется об этом. А тут — казнь! Чего ее поминать постоянно, тревожить былые раны?

Да и сам Федор тоже хорош. Еле встает, ходит, держась на землю, а уже берется судить наших богов. А кто вызволил его с реки? Не наши ли? Не их бы воля, так бы и проплыл мимо, помер в челне. Он своего бога благодарит, кланяется ему, а нашим хоть бы каплю крови из пальца пролил в благодарность… Так нет же! Значит, в другой раз не спасут. Сам под собой яму роет, конечно, судили мужики. Впрочем, его дело, ему жить…

Потом Федор рассказал всем, что нарочно бродит по земле в одиночку и без оружия. Потому — дело у него важное. Видел, мол, он однажды во сне своего бога, и тот приказал ему идти на север, рассказывать про него разным народам, нести его слово всем. Много лишений он уже претерпел во славу Христа, но и дальше готов терпеть, так-то… Закатывая от воспоминаний темно-карие, блестящие, как у вороны, глаза, носатый Федор рассказывал нам, что там, у себя, в теплых краях под голубым небом, был он богатым человеком. Много добра имел и много золота. Хорошо жил. И дом полная чаша, и жена, и дети, и молодые красивые наложницы для услады жизни — все было у него раньше. А вот позвал Христос, и все бросил, пошел служить ему словом. Такая, значит, у этого бога сила, объяснял он нам.

Много он говорил, очень много, и много мы потом думали, перебирая его слова. Дом, добро оставил — это понятно, не жалко, когда боги зовут, зачем жалеть о вещах? Да и что о них жалеть? Человек не вещами силен, не золотом и серебром и не железом даже. Крепким родом стоит на земле человек. Вот про род свой Федор ничего не сказал. Или скрывает, стыдится его? Это настораживало…

То, что его Иисус привиделся ему во сне, — тоже ясно, Боги часто приходят к людям во сне, провожаемые ласковым Баюнком, хозяином сновидений, чтобы те слушали их внимательно, не отвлекаясь на пустяки. Велел рассказывать о нем… Что ж, боги любят, когда их хвалят, почетное слово приятно всякому… Непонятно одно. Как-то он все время закручивал, что выходило, его Иисус — выше всех остальных богов. Разгорался лицом, когда говорил о нем, пылал глазами и нажимал голосом. Нет, прямо он наших богов не ругал, пришедши в избу угощение не хают — это все знают, даже дикие талы. Но выходило, вроде как он, Федор, судит исподтишка, показалось мне. А зачем судить? Конечно, у каждого народа свои боги, много богов в Яви, но разве дело людей разбирать, кто между ними старший? Разве они сами не разберутся между собой? Когда старейшины разбирают дела, они небось не зовут на подмогу ума сопливую ребятню… Нет, непонятно все-таки…

«Может, все-таки прирезать его, чтоб беды не вышло?» — опять толковали между собой старейшины. Но не решили, забыли за малыми хлопотами. Да и многие родичи за него просили, пусть, мол, еще поживет, порасскажет, интересно же…

Так и прижился. Когда человек приживется, глядит в глаза, называет по имени, как его без нужды зарежешь?

* * *

Сначала Федор показался всем нам совсем молодым. Такой он был тощий, поджарый, как юнец, и так же стремительный в каждом движении. Потом, присмотревшись, мы заметили и седину, пробивающуюся сквозь смоляные волосы, и мелкие морщины времени, что оставляют навсегда на лице проходящие лета. Нет, решили, не такой уж он молодой. Да и рассудить — как бы иначе он столько всего повидал?

Слушать Федора действительно было интересно. Он умел рассказывать, как никто из наших. Я первый раз видел, чтобы человек говорил так красно. Играл лицом и глазами, менял голос в нужных местах, разгорячась, начинал размахивать руками, словно птица крыльями. Длинными, гибкими, как лоза, на удивление тонкими пальцами изображал то, что не мог передать словами. Просто смотреть на него и то интересно. Чудно…

Я надолго запомнил, как сидит он, бывало, на земляной завалинке у избы, непривычно смуглый и длинноносый, одетый в нашу обычную холстину, словно ворона, накинувшая собачью шкуру, и говорит, говорит, помогая себе лицом и руками, словно воду льет. А родичи толпятся вокруг, сидят, слушают, смотрят, разинув рты. Так в прежние времена рассказывал отец Земтя, тоже собирая вокруг себя остальных. Но отец говорил о вещах обычных, известных всем, а Федор знал другое, про что и слушать диковинно.

Порасспросив, мы выяснили, что связанным в челн Федора положили свей. Дружинники свейского конунга Харальда Резвого, что служит князю Добружу. Те собирали дань с оличей, а оличи не давали, сколько они просили. Задирались на дружинников до тех пор, пока те не озлились на них. Но сечься не стали, ушли.