Черный Пеликан

Удивительно, но уверенность не покидала меня, я будто чувствовал, что ему, даже и в мгновенном прозрении, не разобраться так быстро в том, что я лелеял многие месяцы, не освоиться, не разгадать, не отыскать верной защиты. Все перепутано, все слишком сложно, куда ни глянь – противоречия и ловушки, окольные пути и потайные ходы. Мой замысел не идеален, и план далек от совершенства, но в них столько сил и раздумий, что никак уже не свести к примитиву, не постичь и не отвергнуть одним махом.

«Иди, Юлиан, – сказал я твердо, подавив досадливый вздох. – Иди, поздно уже».

«Ну да, поздно…» – пробормотал он, глядя все с тем же непонятным блеском, потом встряхнулся, взял рюкзак и легко забросил его за плечи.

«Сколько значит до нужного места?» – спросил он рассеянно, будто совершенно не интересуясь ответом.

«Часа три, я ж сказал, а там тумба – увидишь», – повторил я, положив правую руку на расстегнутую сумку. Револьвер лежал сверху, чуть прикрытый одеждой. В Юлиана я твердо решил не стрелять, но пальнуть в воздух для острастки был очень даже готов.

Юлиан сделал было нерешительный шаг, потом опять обернулся и уставился на меня в упор. «Скажи, это взаправду правда – про магистраль, про замеры, про все-все?» – спросил он с каким-то звенящим напряжением, в котором были и надежда, и страх, и внезапное осознание того, что отступить теперь невозможно.

«Взаправду правда, – ответил я жестко. – Чего это ты задергался? Боишься?»

Нет, он не боялся – по крайней мере, не боялся меня. Я хорошо понимал его в ту минуту – лучше, чем кто-нибудь другой. Я знал теперь, что стрелять не придется – он сам загнал себя в угол, из которого нет другого выхода, кроме любезно приоткрытой двери. С собственным заблуждением не спорят по доброй воле и свою слепоту оберегают до последней капли. Пусть внутри кричат криком неведомые голоса, предупреждая и вразумляя каждый на свой лад, пусть неизвестность, приоткрывшись вдруг сполохом непроглядной тьмы, сбивает с толку и путает мысли, но в скопище химер, особенно с непривычки, не сыскать разумных доводов, способных объяснить хоть что-то себе и другим или оправдать нерешительность и сомненье. Конечно, если бы у него под рукой оказалась своя Стелла, то все могло б получиться по-иному, но Стеллы не было, была лишь Вера, оставшаяся далеко за скобками и не попадающая в расчет. Для отказа не было повода; для того, чтобы решиться и отступить, недоставало наивной прыти, хоть разглядывая меня, он наверняка представил многое и запутался в предчувствиях – но не станешь же выставлять себя на смех из-за прочитанного в глазах…

«Иди, Юлиан», – сказал я еще раз.

«Хорошо», – ответил он просто, кивнул мне с вымученной улыбкой и пошел прочь, не оглядываясь назад.

Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся за очередным береговым изгибом – смотрел и видел, как покидает меня мой главный враг, давно наверное переставший быть врагом, если напрямоту, как он уходит, устремляясь навстречу неведомому, непонятному, сулящему быть может куда больше, чем он способен постичь. Я завидовал ему лютой завистью, готовый поменяться с ним местами сию же секунду, чувствуя себя старше и мудрее на века, бессильней и неприкаянней, опустошеннее и грубее. Вдали снова вдруг показались странные точки, теперь их было больше и двигались они быстрее. Я бросил в их сторону один лишь короткий взгляд и упал на песок, зарывшись в него поспешно руками и лицом. Это и есть победа, подумалось еще, а секрета больше нет, он отжил свое. Потом ветер швырнул горсть песка мне в волосы, я натянул на голову куртку, ограждаясь от света, и заставил все мысли исчезнуть враз, представив себя самого бесформенным сгустком пустоты с шероховатой мягкой оболочкой. «Иди, Юлиан», – шепнул напоследок кто-то внутри сгустка, прежде чем исчезнуть и умолкнуть, а потом уже не слышалось ничего совсем, и даже шум волн пропал в беззвучии вместе с завыванием ветра, лишь песок изредка шуршал по плотной ткани, словно фантазия, изгнанная на волю, которую больше не пускают обратно.

Глава 15

Когда я поднялся, отряхиваясь и озираясь, день уже клонился к вечеру. Юлиана пропал и след, ни точек, ни грозных знаков тоже не было в поле зрения. Ничто не нарушало безлюдья, волны мерно накатывали на берег, и ветер посвистывал заунывно, гоня мелкую рябь вдаль, к горизонту. Было холодно, я ощутимо промерз и, стараясь согреться, пошел по мокрому песку торопливым шагом, иногда даже переходя на бег.

Мысли мелькали обрывками и кружились беспорядочно, как клочки разорванных писем. Я не был рад и не был горд, знал, что «свершение» произошло, но понимал твердо, что это не меняет ничего – ни во мне, ни вокруг. Лишь в Юлиане могут быть перемены, и они будут, о да, но мне-то что до них, мне что за дело? Никакой выгоды, и даже не удастся подсмотреть продолжение – ни подсмотреть, ни расспросить кого-нибудь потом. На что я рассчитывал вообще?..