Черный Пеликан

За окном лил дождь, разошедшись вовсю, заштриховав небо и океан косыми струями. Я позавтракал в одиночестве, с неохотой сжевав пару бутербродов и запив их мерзейшим кофе. Впереди простирался длинный день, заранее раздражавший отсутствием содержания. Конечно, все могло измениться в любую минуту, достаточно было бы команды, сигнала или просто жеста кого-то из тех, кто соображал, что к чему, и знал, зачем мы притащились сюда, но пока время проходило впустую и текло едва-едва.

Повалявшись в спальне и покурив, я понял, что так можно затосковать всерьез и прикрикнул на себя строго, отгоняя ненужные мысли. Обман – не обман, говорил я себе, никто ничего не обещал; глупость – еще не глупость, посмотрим, что и как развернется дальше. Что там еще? – Кристоферы и их вчерашняя хитрость? Сам виноват, в другой раз не подставляйся… Вообще, лучше считать, что нынешнее безделье есть просто затишье перед бурей. А уж если буря, то все заодно, и никого не станут отписывать в посторонние.

На этом я заставил себя встать и отправился слоняться по дому. Беглый осмотр подтвердил то, что было ясно и так – и Кристоферы, и Гиббс опять пропадали неизвестно где, их комнаты были заперты наглухо, и на мой стук никто не ответил. Женщины были у себя, Сильвия, отворив дверь, сказала, что у нее дела, и что она знать не знает, где остальные, а Стелла даже и не откликнулась, хоть я и слышал ее шаги и звон каких-то склянок. Чертыхнувшись, я стал убивать время как придется – полистал Хроникер, но не возбудился им ничуть, излазил еще две неисследованные кладовые, найдя лишь упаковку мышиного яда, да пустую птичью клетку посреди рухляди и хлама, к которым не хотелось даже и подступаться. Потом ноги сами понесли меня к чердачной лестнице, и я полез наверх, с омерзением смахивая клейкую паутину.

Чердак был почти пуст, лишь в дальнем углу, около окна, стояли два покривившихся комода с наполовину выдвинутыми ящиками. Стараясь ступать бесшумно, но все равно скрипя расшатанными досками, я подошел к ним и стал наскоро просматривать содержимое.

Круглое окно, запылившееся донельзя, давало совсем немного света, но кое-что можно было разобрать, и я вяло перебирал предметы, преданные забвению их прежними владельцами, оставленные и забытые без всякого сострадания. Они смирились со своей участью, не надеясь на перемену, и не откликались рукам, замкнувшись в себе или вовсе утратив собственную сущность. Там были старые навигационные приборы с заржавленными стрелками, наверное снятые с отслуживших свой срок морских посудин, целый ворох карт, которые я поспешно отложил в сторону, будто обжегшись, куски бурого камня с крупными порами, тяжелого и холодного – если долго держать его в ладони, то вверх по предплечью ползут мурашки, и рука словно немеет. Я сунул было один из них в карман, но камень неприятно холодил бедро, и пришлось оставить его в комоде.

Затем я нашел большой фотографический альбом и, придвинувшись ближе к окну, раскрыл его в предвкушении новых открытий, но внутри оказалось лишь несколько карточек одной и той же женщины, всякий раз сидевшей в неловкой напряженной позе и упрямо сверлящей глазами объектив. Женщина была молода, и я подумал, не Сильвия ли это лет пятнадцать назад, но никакого сходства не наблюдалось, да и карточки, судя по коричневому налету, были сделаны куда раньше. Долистав альбом до конца, я обнаружил клочок бумаги, неаккуратно вырванный из разлинованного блокнота. На одной, чистой стороне было старательно выведено печатной латиницей: «MEMENTO MORI», а на другой тянулись выцветшие прописные строчки почти нечитаемого текста. Я разобрал лишь: «Рассмотрим внимательнее траекторию одной капли. Слеза рождается в углу глаза и сползает по веку, размывая синюю тушь…» «Синяя тушь – какая чушь», – пробормотал я тихо и сунул листок назад в альбом.

Больше исследовать было нечего, и идти было некуда – надо мной нависали грубые стропила, и стены окружали со всех сторон. Я положил альбом на пол у окна и сел на него, наклонившись вперед, подсознательно стараясь занимать как можно меньше чердачного пространства. Дождь не прекращался, мутная пелена застилала горизонт, безответно поглощая в себе и мысль, и взгляд, не откликаясь ни на единый порыв. Все это было знакомо до боли, повторяя сценарии, не раз прокрученные в голове; утренние сомнения нахлынули вновь, тут же вспомнились грубости и насмешки, Кристоферы и заносчивый Гиббс, абсурдность происходящего стала вдруг видна без прикрас. Невозможно было обманывать себя более – я понял, что попал в ловушку, и теперь уже не важно, забрел ли я туда сам или поддался чьей-то хитрости, не догадавшись сразу. Итог был налицо, и оставалось только надеяться, что он не навсегда.