Черный Пеликан

Как-то ночью был шторм, и я не мог уснуть до рассвета, а наутро ветер стих, небо прояснилось, посветлев и повеселев, и Стелла, чуть не насильно, потащила меня на прогулку. Мы пошли вдоль самой воды, рассматривая песок под ногами, на котором волны оставили неряшливые следы ночного буйства. Всюду валялись дохлые крабы и моллюски, темнели окаменевшие обломки дерева – не от пиратских ли шхун, думал я – попадались пучки спутанных водорослей и россыпи ракушек странной формы, наполовину сточенных, но с острым, как бритва краем, сверкающим нетронутым перламутром. Берег преобразился, но не утратил безучастности – неведомые варвары пришли и ушли, не успев или не сумев обжиться, побросав свой скарб и житейский мусор, не нарушив уединения здешних мест на какой-либо мало-мальски заметный срок.

Стелла выглядела неважно, черты ее лица заострились, под глазами залегли темные тени. Я пробовал было завязать разговор, но он не клеился – мы были неловки, как незнакомцы, полагающие неуместной любую откровенность. Даже когда я спросил ее о брате, она лишь отмахнулась небрежно, не желая, видимо, вспоминать нашу беседу на привале, и я замолчал, решив не навязываться и сожалея про себя, что не пошел один.

Потом, однако, Стелла оживилась и затеяла игру с ракушками, которые до того собирала в ладонь, старательно выискивая нужные в мокром песке.

«Как ты думаешь, что это?» – показывала она мне одну, вытянутую и закругленную на концах с узкой извилистой трещиной посередине.

«Похоже на треснувшее блюдо», – неуверенно отвечал я, и Стелла сердилась: – «Примитив! Сколько тебе лет – семьдесят? Не будь такой занудой, напряги мозги».

«Может, тропа в ущелье?» – гадал я наудачу.

«Слишком просто, каждый может, – опять не соглашалась она, – давай по серьезному – уж если взялся, то не увиливай».

«Ну ладно, это стена твоей комнаты с лопнувшей по шву штукатуркой, которую ты видишь, просыпаясь, и день сразу кажется несчастливым», – фантазировал я многословно, втайне надеясь, что меня похвалят, но Стелла лишь кривилась: – «Нет, бесполезно, ты даже не присмотрелся как следует. Я думала, ты внимательнее, а ты такой же ленивый, как все прочие. Думаешь, обе половинки одинаковые? Разве не видно, это же Гиббс…» Она сунула мне раковину, и, повертев ее на свету, я увидел, что, действительно, трещина разделяла две разные поверхности – одна была покрыта матовой патиной, словно иссеченная песчинками, а другая казалась глянцевой и нетронутой, невозмутимой и безликой.

«Да, похоже», – признавал я важно, стараясь сохранять достоинство, а моя спутница, не слушая, уже вертела у меня перед глазами следующую шараду. Эта ракушка была сточена в глубину посередине, словно греческая омега, а ее края завивались круглыми несимметричными локонами.

«Давай-ка что-нибудь поинтереснее», – деловито требовала Стелла, заглядывая мне в лицо.

Я честно размышлял какое-то время, но ничего остроумного не шло в голову. «Парик на монахине», – предложил я наконец, но Стелла лишь отрицательно помотала головой.

«При чем тут монахиня? – пробормотала она чуть слышно. – Кто тут монахиня?..»

«Две волны подряд – большая и поменьше», – старался я ее убедить, настаивая и поясняя жестами, и Стелла верила казалось, признавая, что, да, это близко, но все же не то, не то. «Что связывает твои две волны? – горячилась она. – Посмотри, вон их много, выбери похожие на это. Сам видишь, каждая отдельно, просто не хочешь постараться».

«Ну ладно, не знаю», – сдавался я тогда, и она говорила непреклонно: – «Это – ночь между двумя днями – дни, видишь, одного свойства, хоть похожи и не до конца. А между ними – перемычка, ночь, изогнутая вверх, грациозная и хрупкая, в ней нельзя задержаться надолго, тут же скатишься – то ли в какой-то сон, очнувшись уже впереди, то ли назад, в воспоминание, и тогда прошедший день словно и не захочет с тобой расставаться. У тебя такое бывало?»

«Может и бывало», – отвечал я, готовясь защищаться. Что-то внутри ощеривалось воинственно, но нет, никто не нападал, выискивая слабые места, мне уже снова предлагали ракушку на ладони – походящую на вытянутый плавник, острый и длинный, на другом, широком конце закругляющийся спиралью, рисунок которой сужался и сужался, стягиваясь в точку.

«Ну а с этим как?» – Стелла хитро смотрела на меня, и я почувствовал, как что-то откликнулось во мне, будто ударили по клавишам невидимой рукой, всколыхнув застоявшуюся память.

«Это – как рвануться прочь, – сказал я не очень уверенно, не зная, поймут ли меня, и повторил еще раз: – Рвануться в сторону, отважившись на побег. Вот тут – прямой путь, сворачивать некогда, а позади водоворот – закружит и не вырваться…»