Черный передел. Книга II

– Поехали ко мне в хату! – предложил Всеволод. Махнул рукой, словно из-под земли выкатилась черная «девятка», притормозила возле новоявленного помощника полковника Гринько… Да, Гринько даже не мог предположить, каких людей имеет в своем активе ассоциация в одной только Москве. Всеволод был талантливым агентом, получал сверхприбыльное жалованье, не брезговал и «приработком», то и дело «наезжая» со своей группой на богатых мира сего, успел отсидеть в «Матросской тишине», но, как известно, подолгу сидят в тюрьме только «мужики». Всеволод познакомил лидера со своим списком, которым очень гордился: в зашифрованном виде в списке значилось около сотни милицейских чинов, следователей, судей и даже два крепко закупленных с «потрохами» областных прокурора и шестеро депутатов. И это не считая всякой швали, которая не имела головы на плечах, но могла отлично работать кулаками и оружием. «Отмороженные» – так называли их в блатной среде.

Всю эту разношерстную команду можно было двинуть по сигналу «икс» в нужном ассоциации и высшему совету мафии направлении. Гринько даже не предполагал, какова истинная ценность Всеволода в ассоциации и преступном мире. Позже до него дошли слухи, что лично Всеволоду изредка шлет «малявки» из Соединенных Штатов сам Японец, легендарный «вор в законе», вытуренный из Союза, но все равно нелегально занимающийся объединением криминальных структур во всероссийском масштабе. Гринько решил и эту версию проверить сразу же, чтобы впредь между ними не имелось недомолвок.

– Слушай, Всеволод, – дружелюбно спросил он, – может, Японец тоже наш? Вот бы чей опыт нынче здесь пригодился.

– Послушай, полковник, – лицо Всеволода сделалось строгим и даже чуточку испуганным. – Про Японца больше ни слова, уразумел? Наглухо забудь. У него везде длинные уши, услышит, и… живо мы с тобой схлопочем по «маслине». Давай о деле. Какими средствами ты нынче располагаешь? Где имеешь укрытые наглухо «малины»? Я должен знать все. Россия вроде отделилась от соседей, а мы… пусть армяне воюют с азербайджанцами, грузины с абхазами, нас это не касается. Как любит повторять один мой высокий учитель: «Многие пытаются выдать себя за „третью силу“ в мире, но… ни белые, ни красные, ни капиталисты, ни большевики никогда не достигнут такого единения, как мы, истинная „третья сила“. В нашем мире нет понятия „национальность“, а есть понятие „авторитет“.

– Спасибо, дорогой Всеволод, за вступительную лекцию, – скривил губы полковник, – я учту сведения. – Ему показалось, что Всеволод, этот «мини-Шварценеггер», переоценивает себя. Раздувается, как индюк. Пока лидер в Москве, он полковник госбезопасности Гринько.

Почти всю ночь они пили венгерский ликер, в деталях обсуждали план дальнейших действий, распределяли сферы влияния. Под утро, перед тем как проводить Всеволода, Гринько осторожно намекнул помощнику на ненужность громких «наездов», чтобы не случилось такого, что кто-то из «последних могикан», так называли высших милицейских чиновников, которые продолжали честно служить закону, «пульнет» в голову и…

– Я все понял, босс! – Всеволод наглухо застегнулся на все пуговицы, как бы закрывая перед ним свою чуть оттаявшую душу. Полковник взглянул в лицо помощнику и поразился перемене: перед ним снова был жестокий и хладнокровный «мини-Шварценеггер», совершенно непохожий на агента-интеллектуала, каким он предстал перед Гринько этой ночью. – Ну, будь здоров, босс!..

* * *

Председателю областного совета Алексею Русичу такое не доводилось видеть даже в кошмарных лагерных снах. Едва он вышел к трибуне объявить об открытии сессии, в зале, как по сигналу, разразилась дикая какофония. Народные избранники застучали ногами, захлопали крышками, засвистели, замычали, захрюкали. Русич дал знак включить микрофон и, теряя самообладание, бросил в зал:

– Орите, орите, господа-товарищи, пока не охрипнете, я подожду! – сел, поймав одобрительный взгляд Анатолия Булатова из первого ряда. Чтобы отвлечься от этого дикого зрелища, Русич стал искать глазами Нину Александровну – эта женщина всегда действовала на него не просто успокаивающе, она гипнотизировала, навевала мечты, далекие от происходящего. Жигульская сидела в третьем или четвертом ряду, низко опустив голову, – то ли сгорала от стыда за беснующийся зал, то ли от волнения за дело, которому она поверила. И тут Русич сделал жест, который подействовал на депутатов обескураживающе: он демонстративно взял в руки газету, раскрыл ее и сделал вид, будто читает. И тотчас шум в зале пошел на убыль. Лишь в дальнем ряду продолжал надрываться один и тот же пронзительный голос.

– Русича-самозванца в отставку! Русича-самозванца – в отставку!

– Твое место на тюремных нарах! – взвизгнул кто-то.

Но уже через мгновение в зале стало тихо.

– Ну, успокоились? Или еще побрызгаете слюной, побеситесь? Жаль, ваши дети не видят этой картины. Стыдно! А еще депутаты, слуги народа! Позор!

– А ты нас не отчитывай, – снова заорал знакомый голос. – Сам-то еще вчера где был?