Черный передел. Книга II

– Так и живем, братцы-ленинградцы, – по-стариковски проворчал Шляпников, – уголок заповедный, и я скоро буду тут грибы собирать. А что еще делать? Живой огонь вижу нынче редко, меня, старика, оттирают более молодые шаркуны. Порой вечером сяду на лужайке, костерок разожгу и любуюсь на огонь в одиночестве. Помнишь, Галя, ты рассказывала про муженька, он в молодости чудаком был, собирал людей каждый вторник к костру, где каждый исповедь вел?

– Было дело! – неохотно ответила Галина Ивановна. Ей стало неудобно перед Разинковым. Давно старалась в его присутствии вообще не упоминать имени Алексея Русича.

– Вы, наверное, не помните, что писал Роберт Бернс, – Шляпников, видимо, все еще находился под впечатлением кремлевского заседания:

Жму руки дуракам обеими руками:
Как многим, в сущности, обязаны мы им!
Ведь если б не были другие дураками,
То дураками быть пришлось бы нам самим.

Айда, братцы-ленинградцы, чай пить!

– А удобно ли это? – осторожно осведомился Разинков. Отлично помнил: супруга Шляпникова, старая большевичка, недолюбливала его прежде, называла мелкобуржуазным элементом.

– Супруга в больнице, – растерянно проговорил Шляпников, – придется тебе, Галина, хозяйничать. Чай будем пить на веранде. Надеюсь, не замерзнем. Там и потолкуем. От вас хоть свежее слово услышу, а то здесь, в Москве, сижу как в гнилом болоте. – Шляпников обнял Разинкова и Галину Ивановну все еще сильными руками, повел в дом по прибитой первой изморозью траве…

Поздним вечером резко зазвонил телефон. Щелочихин поднял трубку: звонили от начальника областного управления КГБ полковника Баландина. Бесстрастный голос сообщил, что Петр Кирыч должен быть в 5 часов утра в управлении.

Томимый дурными предчувствиями, Петр Кирыч, еще окончательно не сообразив, зачем он это делает, решил позвонить Нине Александровне, ночью, домой. Эта женщина хотя и отдалилась от него, по-прежнему была бесконечно дорога, за долгие годы сделалась частью его самого. Она неизменно продолжала волновать воображение, ибо больная жена давным-давно была в тягость, а Нина, став директором «Пневматики», откровенно избегала его общества, объясняя это нынешним своим положением – мол, два члена бюро обкома партии никоим образом не должны давать повода для злословия. Петр Кирыч отлично понимал, что это простая отговорка. Мало того, ему докладывали, что в кругу близких ей людей она открыто провозглашала мысли весьма далекие от партийных идеалов. Приструнить бы ее, но рука не поднималась.

– Нина, тысячу извинений за ночной звонок! – торопливо проговорил в трубку, задохнулся от волнения, показалось, что слышит тончайший запах ее неповторимой кожи. – Есть одна просьба. Какая? Весьма странная. Пожалуйста, очень прошу, завтра, нет сегодня утром не выходи на работу, подожди моего звонка. А если не позвоню, то мои люди найдут тебя, окажут всяческую помощь, можешь на них положиться. Да-да, не волнуйся, тебе ничего не угрожает. Жди звонка!…

К серому громадному зданию областного КГБ автомашина первого секретаря обкома партии подошла около пяти часов утра. У главного подъезда тускло светила лампочка. Петра Кирыча удивило, что его никто из сотрудников не встречал. «Ну и порядочки пошли!» – буркнул Петр Кирыч и вошел в вестибюль. Дежурный офицер, узнав первого секретаря, молча козырнул ему, назвал номер кабинета начальника управления. Пришлось подниматься на второй этаж, искать нужную комнату.

Главный чекист области Николай Баландин, тридцативосьмилетний полковник, по слухам, убежденный демократ, крепкий мужчина с военной выправкой и острым взглядом, встал навстречу Петру Кирычу. Поздоровались за руку, пригласил сесть. Баландина недавно перевели из Перми в Старососненск, и якобы благословил полковника сюда на службу сам Горбачев.

Над городом вставал хмурый рассвет, а тут еще полковник самолично зашторил окна, и Петру Кирычу сразу стало недоставать воздуха. Наверное, не столько духота смутила его, сколько таинственность обстановки. Он подумал о самом худшем: «Вдруг этот бравый полковник раскопал или ему подсунули всю подноготную нынешнего первого секретаря обкома партии? Дядя – бывший министр внутренних дел Щелоков, да и у самого Петра Кирыча „рыльце“ было в густом пушку, люди просто не могли заподозрить в нем человека, который долгие годы просыпался ночью в холодном поту, видя одну и ту же картину – как за ним пришли молчаливые тени в штатском. Конечно, вряд ли кто-нибудь теперь докопается до давних и темных глубин, когда он, в бытность командиром полка внутренней охраны одной из колоний строгого режима, приказал расстрелять как за попытку к бегству группу взбунтовавшихся зеков. Зато нынешних просчетов было сколько угодно: круговая порука, связь с верными „шестерками“ из уголовного мира, которых он давным-давно купил, и они отныне служили ему с собачьей преданностью».