Черный плащ немецкого господина

— Но в картинах, похоже, ты немного разбираешься, — произнесла Вика вдруг совсем другим тоном, в котором сквозило некоторое удивление. — После фуршета не убегай, поедем к нам.

— К тебе? — не понял он, зачем вдруг понадобился Вике.

— Луганский просил тебя пригласить, — объяснила она. — Понравился ты ему почему-то.

Вот так, вдруг, после фуршета Павел в составе небольшой свиты, сопровождавшей Мастера, оказался на чердаке Викиного дома. Здесь располагалась мастерская, ее и ее мужа Федора, тоже художника, который горел явным желанием показать мастеру некоторые из своих шедевров. Мазня, тут же определил для себя Павел, разглядывая гигантские пейзажи. Луганский же проявил деликатность, и ничего не сказав в целом, дал несколько дельных советов по технике исполнения.

Ближе к полуночи они приканчивали вторую бутылку водки, оставив мастеру пятизвездочную «Метаксу». Разговор то поднимался к высокому искусству, то опускался до сплетен об известных в мире художников людях. Павел их не знал, и отрабатывал свое участие в таком застолье тем, что кромсал на скорую руку хлеб, брынзу и колбасу, купленную по дороге предусмотрительной Викой, и время от времени кипятил на плите чайник.

После полуночи Луганский попросил вызвать такси. Павел тоже сел в машину, поскольку им было по пути. Еще ему очень хотелось кое-что узнать. Кое о чем спросить великого, по словам Вики, художника. У Вики он не решился его задать, поскольку вопрос был идиотский, и в компании художников и «ведов» он прозвучал бы вдвойне глупо. Как, откуда приходит то, что заставляет видеть то, что не видят другие? И что заставляет творить, создавать нечто, что не есть, на первый взгляд, необходимым для существования человека? Не еда, не орудие производства, не приспособление какое-нибудь для облегчения работы. И что почти никогда не оплачивается в полной мере. Вообще, с чего и когда начинается художник?

Луганский взглянул искоса и усмехнулся.

— Как я дошел до жизни такой? Вообще-то это долгая история. Но если интересно…

— Очень, — искренне признался Павел. — Я никогда еще ни с одним художником не встречался, тем более, такого масштаба… — Павел запнулся. Не хотелось бы, чтобы Луганский принял его слова за грубую лесть.

Но тот только кивнул, спокойно соглашаясь, да, с такими художниками, как он, встречаются не часто. Потому что он действительно малодоступен. И совсем не потому, что высокого о себе мнения.

— Работа. Иногда сутками из мастерской не вылезаю. А когда началось все это? Да всегда рисовал. С тех самых пор, как научился в руке ручку держать. Первые рисунки делал именно ручкой, в первом классе. Вместо того, чтобы выводить на уроках чистописания — был такой предмет в те далекие годы — буковки, размалевывал белые листы рисунками. Учительница ругала, объясняла, что нельзя в тетрадках малевать, мать ругала, наказывали, отец, случалось, даже шлепал по мягкому месту — ничто не могло остановить. Напишу несколько букв, а потом картинку какую-нибудь все равно нарисую. Домик, птицу, змею.

Ему повезло с первой учительницей.

— Будь на месте Анны Семеновны другая, точно сплавили бы в интернат для умственно отсталых, — хмыкнул Луганский. — Потому что я ни в чем не был силен — ни в письме, ни в арифметике, ни в чтении…

Они подъехали к гостинице.

— Может, зайдешь? — пригласил неожиданно Луганский.

— Да ведь поздно уже, — посмотрел на часы Павел. — Вам отдыхать пора, день был, наверное, не из легких. Выставка. Да и вряд ли меня пустят.

— Пусть попробуют! Выходи! — распорядился мастер. — Мне французский коньяк подарили, — похлопал по пузатому портфелю. — Один не пью. И с кем попало — тоже.

Никто не остановил их ни в вестибюле, ни на этаже, дежурная, у которой Луганский брал ключ, слова не сказала, хотя видела, что художник идет в номер не один.

Было уже далеко за полночь, а они все говорили. Точнее, говорил Луганский — разговор превратился в монолог, а Павел лишь внимал, сидя со стаканом в руке в кресле.

— Отчетливо запомнил один момент, — Луганский мерил шагами комнату. — Сижу перед гипсовой скульптурой Аполлона и думаю: вот, сегодня начали рисунок головы этого бога. Ну, закончу я эту голову, к торсу перейду. К пятому курсу дойдем до пятки этой скульптуры. Буду хорошо знать пластическую анатомию человека, уметь рисовать, кое-как писать красками — керамики, надо сказать, они все плохо пишут, — а по окончании Одесского художественного училища получу диплом художника-керамика. Ну, и что?

— И что дальше? — эхом повторил Павел вопрос, который мучил когда-то молодого художника.

— Вот и я себя спрашивал, что дальше? Лепить горшки на каком-нибудь фаянсовом заводе?