Черный подснежник

Сергей Зверев Черный подснежник

* * *

От мешков шел такой умопомрачительный хлебный дух, что водителю полуторки, старшине Валентину Крошину, приходилось то и дело сглатывать слюну. Аромат щекотал ноздри, скручивал изнутри живот так, что он механически баранку крутил. Мысли только и были о ржаном хлебе, на который бы сейчас присыпать чуток соли, уложить бело-розовый шмат сала. А потом впиться зубами и жевать, проглатывать солено-пряный деликатес. Сидящий рядом капитан, видимо, изнывал от такого же желания, потому что отвлекся на секунду от наблюдения за ситуацией на дороге, прикрыл глаза и мечтательно выдал:

– Эх, вот бы на горбушечку черного горчицы мазнуть, ядреной, чтобы до слез прошибала. У нас в столовой на заводе такая всегда стояла на столах.

И Крошин, и командир автомобильной роты отдельного батальона материального обеспечения знали точно, что ни куска от почти сотен мешков с хлебом, прыгающих в кузовах полуторок под брезентом они не возьмут. Пускай хоть до рези крутит голодное брюхо, а в мозгу чередуются фантазии о еде. Этот хлеб особенный, и обоз с продовольствием специального назначения. Старенькие полуторки, подпрыгивая на ухабах и дорожных ямках, везут в мешках кирпичики хлеба из ароматной ржаной муки для жителей освобожденного Ленинграда. Не из перетертых сосновых иголок с невыносимым горьким послевкусием, не из лузги семечек или пищевой целлюлозы, а обычный ржаной хлеб. Аккуратные кирпичики с темной спинкой, оставляющие легкую кислинку на языке. Всего неделя, как освободили, сняли блокаду, пробив дорогу – коридор в немецкой осаде. И теперь по узкой полосе южного берега Ладожского озера, шириной в десяток километров, идут автомобильные обозы с продуктами, лекарствами, теплыми вещами. Обратно машины вывозят по «дороге жизни» детей, женщин, стариков, что выжили, хоть и превратились за сотни дней в осажденном городе в еле движущиеся призраки. Искра жизни в измученных тщедушных телах держалась только на силе воли, потому что к моменту прорыва блокады вес хлебного пайка упал до двухсот граммов в сутки, да и за этим черным куском, сделанным наполовину из несъедобных примесей, приходилось стоять на морозе в очередях сутками. А сейчас вдоль белой кромки озера неслись грузовики с провизией для организованных спецстоловых для населения: в плотных мешках хлеб с хлебобулочного завода соседнего города, в ящиках тяжелые шайбы мясных консервов, шуршащие крупы в кулях, даже мясные туши, распластанные на брезенте, чтобы не испачкать доски кузова.

Чтобы отвлечься от мучительного ощущения голода, Крошин хмуро уставился на поземку впереди, которая так и кружила по серой замерзшей земле. Еще час осторожного движения по зимней дороге в сгущающейся хмари от водных испарений и небольшой метели, и они будут на границе города. Час на разгрузку и, наконец, можно будет бежать вдоль изорванных немецкими снарядами трамвайных путей к острой крыше вокзала. Именно там он увидел их первый раз в свою первую поездку в только что освобожденный город.

В тот день, после того как капитан выкрикнул команду «вольно», водители разбрелись по кабинам покемарить короткие часы перед обратной дорогой. А Валька Крошин поспешил в город, пускай и разбитый тысячами бомб, сброшенных с германских «юнкерсов», но все равно невероятно огромный, задирающий ввысь крыши многоэтажных домов, манящий затейливыми постройками и величавыми колоннами. Деревенский парень, который впервые за всю жизнь оказался дальше районного центра в родной Вологде, шел, очарованный шириной дорог и обилием мостов, как вдруг возле руин на пустой улице его окружили темные силуэты. Перед лицом блеснуло лезвие ножа и сиплый басок приказал:

– Выворачивай карманы, дядя!

– А, чего? – От неожиданного нападения Валька оторопел, с удивлением рассматривая грабителей, которые были ему по плечо и выглядели как бесформенные копны из одежды с торчащими в стороны ножками-палочками.

– Че в карманах, глухой, что ли? – снова проскрипел басок.

– Вы чего, ребята, вы грабители, что ли? Вы же это… ребятишки, – удивленно протянул Крошин, поняв вдруг, что его окружили пять или семь подростков, тщедушных и качающихся от недоедания.

– Давай доставай, чего в карманах! – уже со злостью выкрикнул мальчишка с ножом в руках.

От слабости у него все кружилось перед глазами, последние слова отняли столько сил, что он не удержался на ногах и качнулся вперед. Крошин инстинктивно врезал кулаком прямо в центр бледного личика, отчего его хилый противник рухнул на землю и закатил глаза, заливая алой юшкой из носа серые щеки.

– Не бей его, дяденька! – откуда-то из темного угла метнулась крошечная тень. Девчонка лет семи подлетела и припала к солдатскому сапогу. – Не убивай, дядька, не убивай Женьку! Меня лучше убей!

Валька отодрал от сапога тонкие ручки и приподнял за шкирку девчонку повыше к своему лицу. Та болталась будто чахлый кутенок, зажмурив от ужаса глаза, только скулила без остановки:

– Меня, меня лучше убей, не тронь Женьку, с голоду он! Меня убей!