Чёрный полдень (СИ)

— Нельзя так говорить, — увещеваю я, украдкой заглядывая в телеграмму и внутренне содрогаясь. — Надо составить какую-то конструктивную…

— Ты видела это вообще?

К сожалению, я видела. К ещё большему сожалению, я всё ещё — и это после трёх с лишним лет — очень плоха во всех этих финансовых делах, и страшные сокращения и столбики с процентами расшифровываю по большей часть по выражению лица Дезире. Если он хмурится, значит, дела идут не очень; если вот так трёт пальцами переносицу, значит, они идут даже ещё немножко похуже.

— Это хорошее предложение, — спокойно возражает Юта, глядящая на нас жёлтыми глазами из небольшой куклы, которую мы специально возим с собой для этих целей. — Годовой процент…

— Ерунда какая-то.

— Ты подумай, ладно? Если пересчитывать в…

Она снова говорит много-много страшных слов, и я привычно отворачиваюсь к окну и перестаю слушать.

Я знаю: Юта считает меня неумной. Прямо скажем, у неё есть на это своя причина: в общем и целом Юта считает внушающими хоть какие-то надежды только тех, кто успел получить мастера в хотя бы трёх разных дисциплинах. Моё удостоверение швеи-мотористки вызвало у неё когда-то глубокий исследовательский интерес, и разглядывала она его буквально как таракана.

К её глубокому неодобрению, я так и не решила поступать в университет, хотя она даже предлагала мне какие-то «подходящие подготовительные курсы», а Дезире искренне считал, что «всё это очень интересно». Увы, мне не было интересно. Поэтому теперь они с Ютой обсуждают какие-то непонятные отчисления даже не знаю куда, а я слушаю их препирания примерно так, как раньше слушала радио, рассказывающее о дорогах незнакомого мне города.

За окном плывёт лес, кудрявый и стремительно желтеющий. Ещё совсем немного, и осень укроет эти места золотым покрывалом, и на несколько недель воцарится прозрачное, царственное волшебство, от которого кружится голова, и воздух делается пьяным. А пока поезд гремит через зелень, высокие ёлки подметают небо и пытаются проколоть облака, и я перелистываю блокнот, заношу ручку над страницей и собираю из отрывистых образов красоту.

У меня новая клиентка, двоедушница, которую привела в мою мастерскую знакомая лунная. Девушка светленькая, как летучий одуванчик, недовольная, как всегда недовольна Ллинорис, и глубоко беременная. Тонкие черты в ней забавно сочетаются с хищным выражением лица, и мне почему-то — хотя до холодов ещё далеко, — очень хочется надеть на неё шубу, пышную, белую, из длинных-длинных нитей.

Я совсем потеряла интерес к самому шитью, зато мне всё больше и больше нравится слушать, как вещи звучат на своих людях. И теперь я чёркаю, чёркаю, чёркаю, всё пытаясь отыскать в игре линий новую гармонию.

— Может перья? — это Дезире сунул нос в мой блокнот. Глаза Юты в кукле погасли.

Я прикусываю кончик карандаша, а потом с наслаждением чешу голую пятку. Мне пока очень далеко до обычных лунных странностей, и человечья жизнь совсем не успела мне наскучить, — только вот с обувью не задалось, она вся стала дурно сидеть и мешать, и по большей части я хожу босиком, наступая голой пяткой на кончик длиннющей косы.

— Нет, — наконец, решаю я. — Перья — это другое…

Мы немного рассуждаем, что ещё можно взять вместо меха, и я снова вспоминаю, что из-за поездки пропущу выставку тканей. Туда, конечно, по большей части привозят всякую ерунду, но иногда можно поймать настоящую жемчужину.

— Пусть Хейси возьмёт глаза, — снова предлагает Дезире.— Ты заглянешь, и…

— А потрогать?

— Ну, пусть Хейси потрогает.

Я вздыхаю. Я не хочу, чтобы трогала Хейси, и заглядывать через глаза не хочу тоже. Хейси хорошая девочка, очень старательная, превосходно шьёт и во всём мне нравится, но на выставку надо ходить самой, своими ногами, без этой всякой ерунды.

— Я мог бы поехать один, — напоминает Дезире.

Он, похоже, чувствует себя слегка виноватым.

— Нет-нет. Я хочу.

Я улыбаюсь, Дезире расслабляется, а потом снова трёт переносицу и возвращается к своим расчётам и арифмометру.

Дезире, конечно, немножко сумасшедший, — и, похоже, всегда таким был, от самого рождения. Три года назад, когда он только начал искать себя в новом мире, где ему не приходится засыпать, едва проснувшись, я ожидала, что он решить продавать телевизоры, или займётся астрологией, или, в конце концов, станет строить горнолыжный курорт.

Вместо этого он устроился работать в точку с уличной едой и с огромным энтузиазмом продавал бутерброды. А полтора месяца спустя заявил, что будет кормить горожан быстрыми булками, и уже нашёл на это дело финансирование.

В роли финансирования выступала Юта, и вот уже три года они занимались бесконечным пересчётом каких-то займов с какими-то дивидендами. Быстрые булки тем временем пришлись людям по вкусу, в прошлом году для них сделали наконец специальные артефакторные печи, весной мы открыли первую точку вне Огица, — и вот теперь Дезире ехал смотреть новое помещение.

И он мог бы, конечно, поехать один.

Но он ехал в Марпери. Поезд нёс нас туда, в моё прошлое, и всё внутри у меня было взнолновано и дрожало, будто сам свет потерял равновесие.