Чёрный полдень (СИ)

— Пятнадцать лет…

Она замолчала. И я всё-таки спросила аккуратно:

— Ты жила здесь? Это твой дом?

— Я? Я здесь… бывала. Знаешь, мне могут писать сюда. Наверное. Загляни?

Почтовый ящик всё ещё висел на калитке, — но я не была уверена, что единственный почтамт Марпери обсуживал этот район. В темноте и лунном свете, под взглядом пустых глаз брошеного дома, в неприятной, тревожной тишине, которая бывает только там, где давно не было людей, — меньше всего мне хотелось лезть в этот почтовый ящик. От этого тело слабело, тяжелели ноги, а по спине бежали мурашки.

— Пожалуйста, — сказала лунная.

Что-то было в её тоне… эдакое. И я, стиснув зубы, откинула крышку.

Чего я ждала? Пустоты и паутины, может быть. Одинокий конверт с размытыми от воды буквами. Пачку газет. Зубастого монстра, который бросится мне в лицо. Но уж точно не…

Там, в ящике, лежали, мерцая в лунном свету, четыре серебряные монеты.

xx.

— Нет. Нет! Я не стану брать их в руки.

— Но так не видно…

— Ну и не надо на них смотреть. Всё! Всё, я ухожу. Ухожу!

Но, разумеется, я никуда не ушла. У меня будто замёрзли ноги; они, конечно, правда замёрзли, даже в двух парах носков, но был и другой холод.

Не сдвинуться с места, не отмахнуться, не сбежать. Не развидеть, потому что ты уже увидела, ты уже знаешь, всё уже случилось; и это «всё» ложится на плечи ледяной глыбой, так, что тонкие волоски на шее встают дыбом, а глаза забывают моргать.

И слова во мне замёрзли тоже, все сразу и насовсем. Короткий всплеск возмущения — и будто морочка сомкнула на горле пальцы.

Это те самые деньги. Не похожие, но какие-то другие, нет; те самые. Четыре серебряные монеты, начищенные Царбиком и натёртые замшей до сияющей чистоты, колесница Полуночи на укрытом чернёными засечками небе, цветы вокруг цифр номинала, и пробитые глаза Большого Волка. Я могла бы сказать даже, какая из монет — моя: вон та, что лежит в самом углу. Пальцы помнят, что дырка в левом глазу там лежит немного криво, и оттого один из нулей оказывается будто разрезан.

— Подними меня повыше, — деловито велела лунная. — Тьфу, как темно… сейчас исправим.

Она сказала что-то — наверное, слова изначального языка, из которого составлены заклинания, но я не знала таких слов, — и над почтовым ящиком завис светящийся белый шарик, будто лампочку зажгли.

Я ойкнула и едва не выронила фантик.

— Держи ровнее, — недовольно шикнула девочка, вдруг растерявшая свою детскость. — Мда, дела. Выходит, ещё не поймали…

Она цокнула языком, и шарик потух.

— Эй, Олта! Ну, отомри уже. Ты чего, крысиных денег никогда не видела?

— В-видела.

— Ну а чего тогда?

Я шумно выдохнула, крепко зажмурилась, напрягла спину — и наконец заставила себя поднять руку и закрыть почтовый ящик. А потом сделать шаг назад. И ещё один.

— Не тормози, — недовольно кольнула девочка. — Ну, чего ты закопалась? Да деньги и деньги, всего-то делов! Хочешь, возьми, у нумизматов их можно загнать за пару тысяч каждую, а кривую и подороже.

Лицо колол мороз. Я облизнула пересохшие губы:

— Они проклятые.

— Что за глупости!

— Они проклятые, — повторила я, чувствуя, как к горлу подкатывают слёзы. — Они проклятые. Проклятые…

Ноги не гнулись, и широкая, спокойная дорога показалась мне вдруг жуткой, отравленной духом волчьего лыка и хищными тенями. Фантик жёг руки даже сквозь перчатки, а говорящая из жёлтого глаза девочка была чудовищем, проклятым самой Ночью.

— Кто ты такая? — хрипло спросила я, саму себя удивив.

— В каком смысле?

— Кто ты такая? Ты выглядишь, как будто тебе четырнадцать, говоришь — как будто от восьми до сорока. Ты жила в доме, который… груша, качели! Пятнадцать лет. Крысиные деньги! Грёбаные светящиеся шары!

— Не понимаю, — хмуро протянула жёлтоглазая девочка. — Ты хочешь знать моё имя? Я же уже называлась. Люди зовут меня Оставленной.

— Имя!.. Да при чём тут имена? Кто ты такая? Почему ты не приходишь сюда своими ногами? Что за дела у лунных с Марпери? Что тогда была за чёрная молния? И Троленка!.. Кто убил Троленку, из-за чего? Из-за этих денег? Я хочу знать… нет, не хочу. Не хочу! Знаешь что? Я ухожу. Хорошего вечера.

Я воткнула фантик между досками забора, прижала гвоздём, чтобы не вылетела. И пошла, вздёрнув плечи и чеканя шаг, пока лунная суетливо говорила мне вслед:

— Имена передают суть. Моё второе — Меленея, как в детективах, мне нравится отыгрывать её и говорить, как она, и жрица… я не могу прийти сама, я не покидаю ворот, чтобы не пропустить её! Что, если она войдёт в ворота, а меня нет? Я должна её встретить, чтобы…

Я уходила всё дальше, и слова из фантика уносил от меня ветер.

Тётка спала, раскатисто храпя на весь дом; занавески над ней дрожали от этого храпа и от того, как бился об окно ставень. Я скинула сапоги, зажгла калильную лампу за печью и заметалась по комнатам.